наматывается на винт движка — опять не слава богу. Обломком палки Антон налавливал больше, чем все эти начальники своими франтовскими снастями.

Наружно он не злился, но и не подлаживался к ним, даже если директор охотхозяйства предупреждал, что сегодняшний гость прибыл из Москвы в высоком звании. Иной прибывал со свитой. На свиту Антон и вовсе не обращал своего внимания. Выдаст им лодку, весла, якоря, а уж как там они управятся — их дело.

Рядом со всеми этими людьми, одетыми в хорошо пригнанную рыбацкую одежду с «молниями», рядом с их нагулянными телами и сытыми лицами Антон выглядел неважнецки. В засаленном старом ватнике, в мятой кепчонке или, смотря по погоде, в рваном треухе, в невысоких разношенных сапогах, щупловатый, с медным лицом, изгрызенным морщинами, он не вызывал к себе быстрого первоначального уважения.

Однако была в его повадке одна черта, совершенно непривычная для начальства, — независимость. Она была у Антона спокойная, беззлобная, не рвущая глаза, — независимость человека, искренно полагающего, что участь его зависит лишь от него самого. Он и не изменялся в их присутствии, ему ничего от них не надо было.

Еще на берегу, погрузив в катер все, что требуется, Антон не подавал руку гостю, чтоб тому было способнее переступить с мола в лодку, а только велел:

— Проходите на нос. Я на корме буду.

И, запустив двигатель, с ревом вел катер вниз по течению.

Приблизившись к устью, он утишал обороты и спрашивал:

— Ловили когда на дорожку?

Ответ выслушивал вполуха.

— Здесь другая ловля. Жилку особо длинно не распускайте. И чтоб внатяг была. Груз не цепляйте, глубина будет небольшая. Мы на щуку поедем, окунь тоже может взять. Если получится зацеп, сразу давай знать, тут камней много…

С этой минуты, с выезда на залив, Антон говорил гостю вперемежку то «вы», то, изредка, «ты». А уж когда шла ловля, «тыкал» подряд. В особо острых случаях мог и матюгнуть. Не для того, конечно, чтобы обидеть человека, а просто рыбалка иной раз оборачивалась так, что никакие другие слова не смогли бы точнее выразить азартную горечь неудачи.

Гость не обижался, быть может, привычно полагая егеря на это время своим начальником. А может, ощущая удовлетворение оттого, что умеет не отрываться от простого народа, несмотря на свой высокий пост.

Казалось бы, хоть и колготная эта егерская работа, да в общем не пыльная. Реку Антон любил, дышать на ней было привольно. Без реки он и не понимал своей жизни.

Но была в этой работе одна проклятущая особенность, его лично не обременявшая, а Настю все более тяготившая.

Гости привозили с собой водку. Возможно, в городе, на своей работе за ними это не водилось, а здесь вроде полагалось пить. Без водки ни охота, ни рыбалка не складывались.

Пили все егеря. Сосед Антона, Сергей, надирался вдрабадан. И жена его, Верка, тоже стала прикладываться, чтобы мужу досталось поменьше. А напившись, они дрались. Жили они за стеной Антоновой квартиры, шум достигал сюда свободно.

Было как-то, уже на ночь глядя, Верка сильно закричала. Сперва она кричала на своей жилплощади, а погодя стала колотиться в дверь со двора, с крыльца Антона.

Он двери не отпер. Настя просила его: отопри, а он не захотел.

Дня через два встретились они на лугу, Сергей с Антоном, — оба косили траву.

Сергей спросил:

— Ты почему мою Верку в дом не пустил?

Антон ответил миролюбиво:

— Да спали мы уже.

— Брешешь. Она ногами стучалась — покойник проснется. Сволочь ты, не пожалел женщину, я ж ее убить мог.

— Сами разбирайтесь, — сказал Антон.

— Почему это «сами»? Не в Америке проживаешь. Должен быть друг и брат. Вот напишу на тебя заявление в партком…

— Пиши, — сказал Антон, принимаясь косить. Сергей и так-то, в трезвом виде, был мусорным мужиком, а сейчас он с утра чересчур опохмелился.

— И напишу. Женщину на его глазах уродуют, а ему начхать…

Антон рассмеялся:

— Так ты ж и уродовал!

— Я — другое дело. Я муж, личность заинтересованная, могу ошибиться, а ты должен подсказать, поправить. Вот я, например, дословно тебе подсказываю: твоя Настька — колдунья!

— Пошел ты знаешь куда, — обозлился Антон.

Он потому обозлился, что насчет колдовства Насти сосед уже не впервые вязался.

А началось вот с чего. У соседки Веры было с десяток кур. И при них свой петух, лениво топтавший их. Жила эта домашняя птица вольно на кордоне, клевала что ни попадя. Настя тоже держала кур с петухом, но свою птицу она подкармливала пшеном. Настин петух, рослый, осанистый, поднакопил в себе столько сил, что стал топтать семью соседского петуха, а его самого долбил клювом и рвал шпорами. И до того довел его, что тот вообще робел громоздиться на своих кур, жил при них вроде скопца. Да они и сами уже брезговали им, стараясь попасться на глаза чужому красавцу-стиляге, уж очень он был хорош и ярко раскрашен.

С такого оборота дела соседка и кинулась на Настю:

— Ты зачем нашего петуха сгубила?

— Чем? — спросила Настя.

— Навела на него порчу. Сама калека, никому не нужная, вот тебе и завидно сделалось, что мой петька был жадный до курей.

Узнав об этом, Антон особо не расстроился.

— Наплюнь, — сказал он. — Дура и есть дура. Принявши, наверно, была.

Однако дальше пошло больше. Заболел соседский кабан. Потерял интерес к жизни, перестал хлебать пойло. Пришлось Сергею заколоть его раньше времени.

Заколов, Сергей вынул из его требухи желудок, завернул в целлофановый мешок и повез в район, в ветеринарную лабораторию. Что ему там наговорили, неизвестно, но, вернувшись пьяным на кордон, он стал орать, что Настя и на кабана навела порчу. При этом Сергей размахивал и совал под нос Антону какую-то справку.

— Наука доказала на твою Настьку! — орал он. — Под суд пойдет. На нее статья есть.

— Какая статья? — спросил Антон.

— Вредительство жизни.

И, не выпуская из своих рук справку, он развернул ее перед глазами Антона. Прочитав, Антон спокойно сказал:

— Ну и с чего орать-то? Тут же ясно написано: в желудке никакой отравы не обнаружено.

— Об том и речь! — обрадовался Сергей. — Кабы отрава, поди докажи, кто ее подкинул. А раз желудок здоровый, а кабан загибался — значит, порча, колдовство!..

— Глупость какая, — сказал Антон. — Скупайся в реке, попей квасу.

И пошел от Сергея прочь.

Но Сергей не отстал от него, забежал вперед, не давая ему дороги и грозясь по-всякому.

Антон терпел покуда, стоял молча, курил, отводил руки Сергея от себя.

— Морду тебе бить неохота, — один только раз всего и сказал.

Но тут вышли на крыльцо двое его сыновей, Володька с Петром. Они послушали, как