костят их отца, однако, зная его характер, не встревали. А Сергей их не видел, был к ним спиной. Разъяренный покорностью Антона, он снова понес Настю за колдовство, за ее уродство.

Володя с Петром подошли поближе.

Отец сказал им:

— Не трожьте его, ребята. Он поддатый.

Но они не послушались, сгребли Сергея под мышки, отволокли к реке и сунули в воду головой. Два раза окунали. Ненадолго.

С того дня Сергей стал писать заявления в партком и в дирекцию. Он жаловался не на Антона с сыновьями, а на Настю — за колдовство.

Я узнал об этой междоусобице, когда она уже затихла. Дикая нелепость этой вражды изумила меня. От кордона до областного центра было всего километров восемьдесят. Над егерским домом проносились сверхзвуковые самолеты и спутники, в квартирах обоих егерей светились телевизоры, погуживали холодильники и стиральные машины — на дворе, говорят, стоял век НТР, — а причина вражды словно бы бродила еще в лаптях.

4

Охота в этом заказнике была добычливая. Звери здесь гуляли непуганые.

Пятнистые олени, невысокие, поджарые, на длинных доверчивых ногах, медленно выступали из леса, останавливались на мгновение, как солисты балета на краю сцены, и затем приближались тройками, пятерками к егерскому дому. Святая, добрая глупость лампадно теплилась в их глазах.

Настя сидела на крыльце, протягивала им ладонь с накрошенным хлебом.

Олени шли к ней, не удлиняя своего легкого, невесомого шага, не обгоняя друг друга, в том порядке, который завещан был их роду с первого дня творения. На их коротких головах небольшие рога высились театральными прическами дам. Бережно, чтобы не испугать Настю, они снимали с ее ладони хлеб, прихватывали его нижней губой, почти не открывая зубов, и, лишь отойдя в сторону, принимались неторопливо жевать его с благовоспитанностью гостей на званом обеде…

Охотой я не занимался, хотя меня не раз приглашали на зимний отстрел лося или дикого кабана. В моем возрасте едят мясо зверя, стараясь не задумываться над тем, каким способом его добывают. Да и вряд ли в этом хозяйстве охоту на зверя можно было с полным правом называть охотой. Недаром слово «отстрел» так похоже на «расстрел».

Правила здесь соблюдались. И то, что принято называть экологией, не нарушалось. Был план, его утверждали в Москве. Гости приезжали с билетами. Все было законно.

Оголодавшие за зиму звери выходили по глубокому снегу к кормушкам. В кормушке лежало сено, зерно, соль. Зверь ел свою пищу, лизал соль.

Гость, затаившись, сидел на вышке, загодя поставленной шагах в сорока от кормушки.

Стрелять с вышки по лосю или кабану было удобно, как в тире с неподвижными мишенями. Сановитый охотник, уложивший зверя, получал «трофейное удостоверение» — роскошный документ в пухлых корочках из настоящего сафьяна. На листках меловой бумаги вписывались обстоятельства охоты — с какого расстояния, какой дробью, картечью или пулей был убит зверь, сколько он весил и в какую точку его тела угодил заряд. Картина героической охоты была как на ладони.

Практиковались, конечно, и иные методы, более сложные — облавы с загонщиками, псовая охота на зайца, на лисицу, на глухаря с бесшумным подходом, — но все это для гостя невысокого разбора, он мог и походить по лесу и попотеть, сбрасывая вес.

Что же касается гостей позначительнее, то они были грузноваты, преклонны возрастом и непреклонны в своем страстном желании добыть трофей, не слишком утомляясь при этом. Удачная легкая охота была для них терапией, снимающей стрессы повседневной безумной ответственности.

Извещенный загодя о предстоящем приезде достойного лица, директор охотхозяйства вызывал егеря и наказывал ему:

— В субботу будешь сопровождать. — Директор даже не всегда говорил, кого именно предстоит сопровождать, но егерь и так понимал, что дело нешуточное. — Имей в виду, гость должен взять секача. Есть у тебя на примете секачи?

— Есть, Федор Корнеич, специально подкармливаю.

— И чтоб недалеко ходить. Возьмешь в гараже «козла», довезешь до места. Подъезд не тряской?

— Не тряской, Федор Корнеич. Прошлый год мы там в лесу асфальт настелили до самых берлог.

И напоследок директор отдавал наиболее важное распоряжение:

— Если промажет или подранит, ты подстрахуй. Только тактично, раньше времени не стреляй.

Все это егеря отлично знали и без предупреждения.

Постоянно сопровождая гостей и руководя их добычливой охотой, иной егерь постепенно бурел. В заказнике это прозвали «звездной болезнью» — близость к высокой звезде вызывала определенные симптомы, некую эманацию значительности своей роли. Егерь проникался чувством огромного самоуважения и безнаказанности, да еще в холуйском варианте.

Для Сергея это закончилось трагически.

Он был хорошим егерем, несмотря на свою запьянцовскую душу. А может, и благодаря ей.

Находясь в постоянном подпитии, он точнее соответствовал тому легкому, праздничному настроению, в котором пребывал на охоте гость: с Сергеем было весело и беззаботно. Он забавно врал, знал много грубых солдатских анекдотов, да и довольство жизнью нравилось начальникам — это позволяло им делать широкие обобщения. Притом Сергей метко стрелял, умело делая вид, что промазал. Охотясь с ним, гость никогда не возвращался без зверя, сваленного будто бы лично им.

Слава егеря вышла далеко за пределы района. Даже Федор Корнеич несколько остерегался его: мало ли какую телегу мог покатить этот сукин сын, сопровождая высокого гостя.

Рука провидения настигла Сергея, но, не рассчитав, хватила через край.

В будний день он вышел в лес. Вышел без всякого определенного дела, как всегда обтачивая в мозгу острую, настырную надежду, что где-то в пути повстречается человек, который может поставить.

Прошлявшись по лесу часа два и накалясь от разочарования, он услышал короткий собачий лай. Пройдя на звук, Сергей увидел пса — русскую гончую. Пес медленно кружил по поляне, вывалив язык. На пне отдыхал парень с ружьем на коленях.

Егерь был простоволос, без форменной фуражки, неподпоясанный, в тапках.

— Документ! — потребовал он, снимая из-за плеча ружье.

— Какой тебе документ? — ответил парень.

— Билет на право охоты в заказнике.

— Да я и не охочусь, гуляю по лесу.

— С ружьем гуляешь, с собакой?! Браконьер, падла, сволочь!

— Эй, дядя, — сказал парень, подымаясь. — А ты кто такой, почему обзываешься?

— Я тебе сейчас покажу, кто я такой! — Егерь вскинул ружье и из двух стволов уложил пса.

И тотчас, не доведя своего ружья до плеча, парень выстрелил.

Свою изорванную дробью собаку он унес на себе,