как офицеришка, ухаживает за его женой ; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены”. Вересаев (1986), с. 518.

(На сегодняшнем куртуазном английском это называется “пас”, причем, заметим от себя, довольно откровенный.)

В письме жене от 6 мая 1836 года, из Москвы, Пушкин пишет : “И про тебя, душа моя, идут кой - какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих, однако ж видно, что ты кого - то [т. е. царя ] довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц”. Письма, с. 136.

(Не будем забывать, что это писалось открытой почтой, которую, как Пушкин знал, почтовая цензура вскрывает.)

Ненасытность императора в делах амурных была хорошо известна. В письмах и дневниках об этом, конечно, не писали, поэтому в документах мы встречаем только намеки. Но французский путешественник Галле де - Кюльтур, которому опасаться было нечего, дал в своих заметках довольно детальную картину :

“Царь — самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках ; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем ; родителей, если она девушка, — о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья. └ Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его похоти ?" — спросил я даму, любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. — └ Никогда ! — ответила она с выражением крайнего изумления. — Как это возможно... Мой муж никогда не простил бы мне, если бы я [в такой ситуации ] ответила отказом "”. Вересаев (1995), с. 464.

У Толстого в рассказе “Отец Сергий” любовная связь между императором Николаем Павловичем и графиней Коротковой — невестой Касатского — тоже протекала с ведома матери и тоже представлена как дело известное всему городу, за исключением ослепленного любовью жениха.

“Николай Павлович был царь крепких мужских качеств, — пишет Щ╦голев. — Кроме жены, у него была еще и официальная, признанная фаворитка, фрейлина В. А. Нелидова, жившая во дворце, но и двоеженство не успокаивало царской похоти ; дальше шли └ васильковые дурачества ", короткие связи с фрейлинами, минуты увлечения молодыми дамами — даже на общедоступных маскарадах”. Щ╦голев, с. 370.

Так кто же был объектом яростного возмущения Пушкина — Дантес или государь император ?

Большинство исследователей этой драмы остаются при убеждении, что острие пушкинского гнева было направлено против обоих Геккеренов — отца и сына. Действительно, основной объем документов и свидетельских показаний нацелен в эту сторону.

А что может предъявить сторонник второй версии ?

Прямых свидетельств у него почти нет.

Чуть ли не единственный его аргумент остается в сфере чисто эмоциональной : несоразмерность пушкинского гнева. Конфликт с Геккеренами легко укладывался в кодекс дворянской чести, который четко указывал, что и как нужно делать в подобных ситуациях. Конфликт с царем выхода не имел и не мог иметь, и только он мог вызывать такую неутихающую и бессильную ярость.

Анонимный диплом, сам по себе, не наносил ущерба чести человека. Как сказал Пушкин Соллогубу, “ежели кто - то сзади плюнет на мое платье, это дело моего лакея вычистить платье”. Вересаев (1995), с. 303.

Смотреть сквозь пальцы на ухаживания Дантеса, пока они не переходили границ приличия, тоже не наносило ущерба чести. Сносить же открытые ухаживания царя, которому ты должен 45 тысяч рублей, от которого зависят целиком твоя судьба и карьера, в ситуации, когда все ждут, что и ты примешь установленные правила великодержавной амурной игры, и уже заранее смеются за твоей спиной и объявляют рогоносцем — все это для гордого Пушкина должно было быть непереносимым.

При исследовании событий, происходивших в условиях деспотического правления и цензурного надзора, историку необходимо сдерживать свою страсть к документам. Если мы сегодня попытались бы понять, какие события и какие исторические фигуры занимали умы людей в сталинскую эпоху, и для этого заложили бы в новейший компьютер содержание десяти тысяч частных писем той поры, мы пришли бы к ошеломительному выводу : обнаружилось бы, что фигура Сталина совершенно не интересовала его современников, ибо в письмах это имя почти не упоминается.

Такую же осторожность надо проявлять и при исследовании писем и документов эпохи Николая Первого. Имя государя императора не могло упоминаться в негативном ключе ни в переписке, ни в свидетельских показаниях, ни в дневниковых записях. Мы видели, что даже в письмах к жене Пушкин говорит о царе обиняками. И тем не менее у нас есть документ, ясно подтверждающий, что Пушкин не только тяжело переживал ухаживания царя за его женой, но и высказал ему свои обвинения в лицо.

4 апреля 1848 года, то есть 11 лет спустя после гибели Пушкина, барон М. А. Корф сделал запись в дневнике, которая содержит рассказ императора Николая о его последней встрече с поэтом. Важным обстоятельством является то, что разговор происходил за обеденным столом, в присутствии царской семьи, так что мы можем быть уверены : именно так царь хотел представить свою роль в разыгравшейся драме перед теми, чьим мнением он дорожил.

“Под конец его [т. е. Пушкина ] жизни, — рассказывал царь, — встречаясь часто с его женой, которую я искренно любил и теперь люблю как очень добрую женщину, я раз как - то разговорился с нею о комеражах [сплетнях ], которым ее красота подвергает ее в обществе ; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию сколько для нее самой, столько и для счастья ее мужа при известной его ревности. Она, видно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где - то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. — Разве ты и мог ожидать от меня иного ? — спросил я его. — Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женой. — Через три дня потом был его последний дуэль”. Михаил Яшин. Хроника преддуэльных дней. Звезда, 1963, № 8, с. 167.

Царь не сообщил (или Корф не записал), чту он сказал Пушкину в ответ на его дерзость. На этот счет мы можем только фантазировать, исходя из наших представлений о характере государя императора. Но для нашего исследования