— Ты можешь занять место среди нас, Лена. Будет безопаснее путешествовать вместе…
— Однажды ты уже обещал нам безопасность, улле.
— Я думал… я верил, что могу ее обеспечить. Но, быть может, для таких, как мы, не существует безопасных мест. Я должен позаботиться о жене… — его голос сломался. — И о Льве. Простите.
И с этими словами он стремительно вышел из хижины.
Повисла тишина. Мать Эрика снова намочила ткань и выжала ее.
— Очень умно, — наконец сказала она. — Использовать разрез на себе.
— Она заморозила пруд, — прохрипел мальчик.
— Смышленая девочка. Сможешь еще попить воды?
Ему удалось, хоть голова и сильно кружилась.
Когда Эрик вновь обрел силы, то спросил:
— Деревня?
— Они отказались выдавать тех, кто напал на вас, так что мы убили всех.
— Всех?
— Всех мужчин, женщин и детей. А затем сожгли их дома дотла.
Он закрыл глаза.
— Мне жаль.
Мать легонько встряхнула его, заставляя посмотреть на себя.
— А мне нет. Понимаешь? Я сожгу тысячу деревень, пожертвую тысячами жизней, лишь бы уберечь тебя. Если бы ты не соображал так быстро, на том кострище были бы мы, — затем ее плечи поникли. — Но я не могу ненавидеть тех детей за то, что они пытались сделать. Наш образ жизни, вернее то, к какому образу жизни нас принуждают… это толкает на отчаянные меры.
Лампа наконец догорела. Его мать легла подремать.
Снаружи доносились грустные голоса, сливающиеся в траурную песню, пока горел погребальный костер и гриши молились за Аннику, Льва и отказников в дымящихся руинах долины внизу.
Должно быть, мать их тоже услышала.
— Улле прав. Для нас нет безопасного места. Нет пристанища.
И тогда он понял. Гриши жили как тени, откидываемые на поверхность мира, при этом ничего не касаясь. Им не оставалось выбора, кроме как менять свои очертания и забиваться по углам, гонимые страхом, как тени — солнцем. У них не было ни безопасного места, ни пристанища.
«Но оно будет, — пообещал он себе во тьме, выводя новые слова на своем сердце. — Я сам его создам».