шестая жертва маньяка, семнадцатилетняя студентка кулинарного училища».

«Ритуальные убийства? Садист из лесопосадки вырезает на трупах сатанинские символы».

«Отсутствовала нога…. Удалены мягкие ткани…»

И развязка:

«В квартире при обыске найдены части тел, которые психопат употреблял в пищу».

Убийца пойман, им оказался безработный Александр Дрол, 1949 года рождения. Фотографии бритого под ноль мужика. Неряшливые, грубые черты. Широкая полоса рта, глубокие носогубные складки. Глаза навыкате, круглые, будто лишенные век.

«Покончил с собой в изоляторе, ногтями вскрыв аорту…»

В разделе видео — передача «Криминал» местного телеканала и двухминутный ролик «Следственный эксперимент».

Щелчок, и на экране зарябил черно-белый лес, мачты деревьев. Припорошенная снегом прогалина. Опера, упакованные как японские ниндзя, и понятые. Между ними, в лыжной шапке и бушлате, Дрол — он на голову выше милиционеров, настоящий великан. Странно удлиненные кисти схвачены наручниками.

— Ну и урод, — прокомментировал Погодин.

И волосы встали дыбом. Точно услышав что-то, Дрол посмотрел в камеру, прямо на Погодина посмотрел круглыми безумными бельмами.

— Я сделал это, — сказал он грудным голосом.

Погодин нервным рывком закрыл вкладку с видео. На мониторе вновь возникло фото Щекачева. Ну, всяко приятнее, чем пялящийся в упор великан-каннибал.

Погодин раздраженно оттолкнул от себя мышку. В висках стучала кровь.

Да что со мной…

Слева монотонно зажужжало, и он подскочил от неожиданности.

Воззрился удивленно на принтер. Серая коробка мигнула лампочками, погудела и выплюнула теплый листок.

Распечатанная фотография Стукачева. Карикатурного, идеально мерзкого Альберта Михайловича.

— Ничего сверхординарного, — сказал Погодин, — Нечаянно запустил принтер.

Дыхание сперло, и кухня не на шутку расшумелась: буйным эхом в трубах, капаньем крана, урчанием холодильника и тиканьем часов. Захотелось глотнуть свежего воздуха, отфильтровать плохие мысли.

Он выбросил распечатку в мусорное ведро, помешкал, извлек обратно. Сунул в карман куртки — избавлюсь от нее на улице. Зашнуровал ботинки в подъезде.

Почтовые ящики на первом этаже были загружены иеговистской макулатурой. Несколько брошюр осыпались, он прочитал на цветастой обложке: «Гнев приведет к Сатане».

Как мило.

Ветер отрезвил, утихомирил разыгравшуюся фантазию.

Погодин пересек детскую площадку и замер на краю оврага. Вниз убегали ступеньки, частично мощенные досками, частично вытоптанные в земле. Барак топорщился пристройками, обвисшими карнизами, ставнями и козырьками. Скрипел, и в скрипе его Погодину чудился вызов: а слабо в гости зайти, как тогда, в детстве?

Не слабо.

На секунду, и сразу назад. Маленькое ночное приключение.

Подумалось мельком, что и ухватись он за столб, ноги бы несли на скрипучий зов. Мимо изгороди, по заросшему сорняком пустырю, в темное чрево подъезда.

Запах гниющего дерева, слякоть, хлюпанье. Погодин нашел в телефоне фонарик и высветил липкие стены. Что-то похожее на мокриц копошилось в зазорах. Пятерня нащупала карман, шелестящий листок.

Лестница застонала.

Сейчас фонарик уткнется в черный дерматин, в пучащуюся ткань, словно с изнанки на нее напирают лицом, чудовищной личиной, и глазок становится глазом существа…

Но луч свободно провалился в черноту. Дверное полотно исчезло. За пустым проемом вырисовывалось жилище Тролля.

Оправдываясь любопытством, он переступил порог. Ковырнул фонариком темноту. Замшелые стены, дряхлый настил.

«Какого черта я тут забыл?» — взъярился он на себя. Скомкал распечатку и швырнул через плечо. Двинулся к выходу.

Луч хлестнул по каморке в конце коридора. Озарил ржавое металлическое корыто и надтреснутое зеркало. Погодин оцепенел.

Стены ванной были практически не видны за слоем фотографий. Их носили сюда годами: большинство портретов выцвели до рыжих абстракций. Десятки, сотни лиц, мужчин и женщин, школьников и даже годовалых детей. Тех, кому завидовали, желали горя, кого ненавидели настолько, чтобы явиться в логово Тролля и пришпилить к коллажу их снимки. Стена ярости, вот что это было.

Давясь кислой слюной, Погодин вышел из каморки.

«Достаточно исследований», — подумал он, шагая к подъезду.

В дальнем углу захихикало.

Фонарик впился в источник звука. Тьма пожрала свет. Кокон мрака в углу снова хихикнул: так хихикает заклятый школьный враг. Или двенадцатилетний мальчишка, которого обрекли на смерть, отдали в лапы Тролля.

Погодин крутнулся на носках и заметил приближающуюся фигуру.

— Братик?

— Юлька!

Он обнял сестру.

— Как ты здесь очутилась?

— Я проснулась, а тебя не было. Увидела в окно, как ты идешь к бараку. Как лунатик… Я звала тебя с улицы…

— Я не слышал. — Он поцеловал ее в висок. — Зачем ты шла за мной, глупая?

— Я подумала…. Подумала, что ты можешь сделать что-то дурное.

— Да, — сказал он. — Да, так и есть.

До утра они просидели на кухне, грея ладони чайными чашками и болтая. О детях, работе и перспективах, но не о черном доме, нет.

Гуляли по парку днем и смеялись, когда Паша начинал приставать к уличным музыкантам. Ели сладкую вату и пили молочные коктейли.

Попрощались вечером; он обещал приехать в ноябре.

Загремела электричка…. Прочь от малой родины, сестры и стены гнева в каморке заброшенного барака.

Все воскресенье он провел на кровати, читая журналы. Мерно бубнил телевизор, транслировал российский сериал. Веки склеивались.

Остроты героев перемежались закадровым смехом.

Хихиканьем гиены.

Погодин уронил журнал.

Коля Касьянов стоял у телевизора. Волчий оскал от уха до уха — впрочем, ушей у него не было, как и губ, и носа. Со скул свисали клочья серой шкуры. Если смерть Касьяна и была трагической случайностью, после похорон, в гробу, Тролль съел его лицо.

— Привет, Погода, — булькая гноем на букве «п», произнес Касьян. — Он сделает это.

Обглоданный до кости палец указал куда-то за спину. Погодин оглянулся.

В кресле, едва помещаясь, восседал Александр Дрол. Круглые глаза умалишенного буравили Погодина, они напоминали половинки теннисного шарика, влепленные в глазницы, глаза хамелеона.

В руках Дрол держал голенького ребенка. Ребенок хныкал и вырвался. Желтые ногти Дрола скользили по нежной коже.

Погодин узнал Пашеньку, своего племянника.

Закричал истошно.

Дрол распахнул рот, огромную багровую пасть, и запихнул в нее голову мальчика.

Погодин проснулся за миг до того, как сомкнулись острые зубы. И еще полчаса лежал, уставившись в окно.

По пути на работу он