году мне исполнилось тридцать, — тоном шкодника мальчишки ответил Уилфред, после чего достаточно громко причмокнул губами. — Тетя Дебби (я ее очень люблю, хоть она толстая и очень часто пукает) испекла чудный малиновый пирог, который мы все вместе съели и запили теплым чаем.

— Я вас понял, мистер Каррик, — я осторожно и ненавязчиво (настолько мог) попытался направить мысли Уилфа в нужное русло. — Давайте теперь все же продолжим разговор о Чарльзе и мистере Стюарте, который не был хорошим ветеринаром.

Уилф провел широкой ладонью по своим засаленным и давно немытым волосам.

«Почему он все время смотрит в пол? — эта мысль в тот момент очень занимала меня. Должен признать, не часто мне тогда еще приходилось наблюдать у своих пациентов подобное проявление чего-нибудь того, что в простонародье именуют «некоей ненормальностью», но случай мистера Каррика меня все же волновал порядком. — Что он там видит? Ему так проще собраться с мыслями или…?».

— Мы приехали в клинику к одиннадцати утра, — монотонное изложение Уилфом своей истории навевало на меня сон. — В приемной (а это была совсем крохотная комнатушка, в которую с трудом уместились бы, пожалуй, что даже три паршивых кофейных автомата) нас встретила помощница мистера Стюарта, назвавшаяся Сьюзен Хатчисон. Было ей никак не больше двадцати (я понял это по ее необременительным движениям и беззаботному выражению лица в целом) и всем нам (включительно с Сарой) стало понятно, что Чарльзу в это утро будет больно.

Я вновь глуповато усмехнулся.

— Видите ли, Уилф. Судить о человеке по его помощнику — дело неблагодарное. Хотите живой пример?

Тут он все же оторвал взгляд от пола и посмотрел уже на меня. Глаза его в тот момент пылали любопытством, которое, должно быть, разожгло-таки в его душонке мое предложение.

— Говори, док. Давай сегодня будем полезными друг другу.

«Вот дерьмо, а он еще тот фрукт!», — про себя заключил я, сообразив вдруг, как же все-таки странно и даже, пожалуй, что двусмысленно прозвучала эта фраза Уилфа. Словно небо для него всегда было несколько более голубого оттенка, нежели для всех остальных. Думаю, вы понимаете, о чем разговор.

Я для дела лишь осторожно прочистил горло, после чего принялся рассказывать.

— Сам я родился в Лодердейле, но был период, когда мы с семьей обитали в Джорджтауне. Там у моего отца была совсем крохотная мастерская по ремонту различных железяк и, так как на тот момент я был единственным ребенком в семье (моя сестра Кортни родилась лишь спустя пять лет), то был вынужден помогать мистеру Арнольду Юджину-старшему в работе. Собственно, от меня никогда не требовалось ничего очень уж фантастического, как вы могли бы себе сейчас подумать (обычно в мои обязанности входил лишь поход за холодной питьевой водой в жаркий летний день, или же самое банальное «подай-прими»), но, смею вас заверить, даже с этим я справлялся наполовину.

Уилф слушал внимательно, не перебивая и, должно быть, представлял весь этот мой рассказ воочию перед своим мысленным взором.

— Если с водой дела обычно обстояли хорошо (родник Питер — мы прозвали его так в шутку, сейчас даже уже и не помню, с чем все это было тогда связано — находился всего лишь в трехстах ярдах от мастерской отца, и я всегда успевал смотаться туда и обратно всего лишь за минуту), то вот с «подай-прими» ладилось не всегда и не очень.

— Должно быть, док, ты рано познакомился со всеми этими гаечками, болтами и ключами, ага?

Этот вопрос Уилфа был вполне себе здравым (мне так, по крайней мере, тогда показалось), а потому я сразу же на него и ответил. Тем более что ответ мой стал как раз логическим продолжением самой истории. Мистер Неряшливость словно бы каким-то мистическим образом влез в мою голову и увидел там, какой именно вопрос надлежит задать мне следующим.

— Уже в семь лет, я знал, что такое разводной ключ, а в девять собственными руками мог прикрутить педаль к старому велосипеду «Электра», если она вдруг отваливалась, — я облизал губы, окунаясь в воспоминания. — Все это имело место быть, но более всего прочего я ненавидел моменты, когда отец, занятый какой-то очередной железкой, из-за невозможности самому подойти и взять тот или иной инструмент (к примеру, плоскогубцы или же ключ на десять) просил об этом меня. Очень часто я просто лишь не мог отыскать их в общей куче, чем сильно нервировал своего родителя. Хоть он и старался сдерживаться, не кричать на меня и вообще никаким образом не выдавать своих эмоций, я очень хорошо видел — он зол.

— Док, мне очень неприятно все это слышать, — голос Уилфа все так же оставался безмятежным и звучал в моих собственных ушах, как какая-то фальшиво взятая «до» самой нижней октавы. — Но он твой папа, твой отец, твой родитель. А потому всегда любил тебя таким, каким ты был и есть, что бы, в конце концов, там не говорил и не делал в отношении тебя.

«Ну, уж нет, друг, — я начал внутренний диалог сам с собой, что случалось лишь только в моменты крайней необходимости и безысходности какого-нибудь положения. — Перебор. Получается, что это не я тебя сейчас лечу — как должно быть, — а ты меня. Так что прекращай».

— И все же, мистер Каррик, — я начал бессовестно рисовать различные рожицы на страницах блокнота, видя, что пациент совершенно не смотрит в это время в мою сторону. — Вернемся к коту.

Уилф опять таращился в пол. Ну и черт с ним, решил для себя я. Иногда случаются в нашей жизни моменты, когда не стоит акцентировать на чем-нибудь ни свое, ни, тем более, чужое внимание.

— Кастрация длилась не дольше десяти минут, — мистер Каррик продолжил свой рассказ. — Уж не знаю, что именно вколол тогда Чарльзу этот коновал мистер Стюарт (худощавый и высокий ростом мужчина, носивший очки, а еще — явно застиранный, помятый, когда-то давно, по всей вероятности, белый медицинский халат, словно животные — это какие-нибудь отбросы общества и по отношению к ним совершенно необязательно соблюдать элементарные нормы приличия), но кот спал крепко и даже и не дернулся в тот момент, когда у него отрезали яйца.

«Ух, как культурно!», — про себя усмехнулся я, попутно отмечая, как все-таки недурно этот самый неряха строит свои предложения. Они не лишены логичности, последовательности изложения и в них уж точно (черт бы меня побрал!) есть смысл. А, значит, еще не все потеряно.

— Что же случилось потом? — не скажу, что очень уж ждал ответа на этот вопрос, но не задать его тогда своему пациенту попросту не мог.

— Поначалу абсолютно ничего, — Уилф, казалось, в тот момент лишь испытывал меня на прочность, настолько скучно и серо звучал его голос. — А потом на следующий день в одной