ходить в прачечную и бегать за картошкой? Можно жить проще... разговаривать по телефону, готовить вместе публикации...

— В этом что-то... есть, — перебил ее Костя.

— Ты заметь, появляется все больше возможностей для подобного интимного общения мужчины и женщины, законные, в рабочем, так сказать, порядке совместные радости, называй как угодно. Брак не обязателен, словом, рай в шалаше. Согласен? Шалаш не из веток, а из тезисов и докладных записок. Рай из чая в буфете, бутылки вина в соседней стекляшке, оглаживаний по пути домой. Чудный шалаш, удобный рай. Древние о подобном рае понятия не имели. А говорят еще, потерянный рай! Не потерянный — обретенный! Подумай сам, не тысячи общих ночей — тысячи чашек кофе за приятной беседой, как мило, как легко и радостно. В некотором смысле, самая прочная семья, рай, о котором веками мечтало человечество. В такой семье нет проблем, ибо она освобождена от скучного быта.

— Таня! Вот это конструктивная часть разговора! Я тебя поздравляю. Превосходно! И насколько верно схвачена тенденция. Поразительно! Я об этом никогда не думал. Новые формы личной жизни... Основная наша жизнь, так сказать, ее рабочая часть, перекрывает жизнь семейную, подменяя ее, оттесняя все больше и больше... Кстати, это готовая статья. «Рай в шалаше»! Нет, назвать ее надо академично, может быть так: «Тексты как пространство обитания», нет, постой, «как обитаемое пространство», так, пожалуй, эффектнее.

Как он воспрянул, как краски в лице заиграли, едва возникла возможность переключить разговор!

— Танечка, только ты не ругай меня, хорошо? Я признаюсь тебе в одной вещи: несмотря ни на что, меня радует сегодняшний вечер, сегодня я сделал открытие: ты научилась мыслить. А я-то дурак, все тебе советовал! — он очень оживился, он просто ликовал от радости!

— Кстати, который час? — поинтересовалась Таня.

— Скоро два, — ответил Костя мягко. — Ложись спать, на тебе лица нет. Постелить тебе?

— Я ухожу домой, — ответила очень спокойно Таня, — проводи меня.

— С ума сошла, ни с того ни с сего. — Лицо его даже сморщилось от сострадания. — Вот сейчас возвращаться уже глупо!

Таня оторвалась наконец от своей табуретки, встала и направилась в ванную. Он шел за ней.

— Танечка, умоляю, успокойся, мне боязно за тебя, оставайся и ложись спать.

Таня на ходу покачала головой. Он подошел сзади, поймал, остановил, обнял, поцеловал в шею, в волосы и все пробовал повернуть ее к себе, но Таня не поддавалась. Наконец она освободилась, ушла помыть руки, умылась, причесалась, поглядела в маленькое круглое зеркало для бритья, попыталась гримасу страданья превратить в улыбку: как будто бы стало получаться.

И тогда только она к нему вышла.

— Почему вдруг, почему? — спросил Костя. И в такт ему спросили часы, те, давно заснувшие хрипуны, сейчас они пробили шесть, наверное выспались уже и считали, что наступило утро, и, верно, тоже удивились, зачем Таня уходит.

Таня открыла входную дверь, нажала на кнопку лифта.

— Ты знаешь, я думаю, — сказала Таня и замолчала...

Лифт грозно рокотал в ночи, приближаясь.

Он не дал ей договорить:

— Останься совсем!

Прорычав напоследок что-то свое, лифт мягко остановился.

2

Такой ли это был разговор или какой-то другой? Что именно говорила Таня и что отвечал ей Костя?.. Когда в течение первых нескольких месяцев после разрыва Таня без конца вспоминала их последний вечер, ей никак не припоминались детали: она столько раз перебирала в памяти взгляды, слова, интонации, паузы, что в конце концов стала забывать, как все происходило на самом деле и почему все сошлось так, что, не думая и не рассуждая, она вынуждена была нажать на кнопку лифта?..

И вообще, о чем они говорили? Кажется, о Денисове, да-да, Таня утверждала, что Денисов верный, добрый человек, что одни люди разваливают жизнь, а такие, как Денисов, ее собирают, что у него талант, физиологический талант приятия жизни, и Тане перед ним стыдно, получается, что эти годы Денисов им обоим верно служил, а что видел в ответ? И Костя, кажется, багровел и говорил о Денисове гадости... Или опять шел не прерывавшийся все эти годы бесконечный разговор о науке, о каких-то встречах, расставаниях? Или в тот, последний раз она рассказала ему о том, что ее больше всего пугает, — параллельность! На работе и дома, в поступках и мыслях. Костя не сразу понял. Феномен параллельного человека, сказала Таня, у которого ничего не пересекается — работа и увлечения, формальные дела и истинные интересы. И что жить так, параллельно, когда понятия одной и другой жизни не путаются и не мешают друг другу, становится для многих естественным и привычным делом, как поезд, который катит себе по рельсам, и ничего, не сбивается с пути, никаких крушений, все в порядке. И что Костя незаметно для себя становится параллельным человеком. А когда он спросил, в чем это выражается, Таня ответила, да хотя бы в отношении к ней, ее жизни, которую он тоже попытался сделать параллельной, а Таня нет, не может, не хочет больше, не видит смысла, зачем, то есть как зачем, сказал он тогда, для твоего же блага, чтобы тебе же было удобнее. И тогда она, кажется, ответила, что не нужны ей удобства, а нужна правда. Но ты не права, сказал он, ты взрослая женщина, подумай о своих близких, а Таня сказала, что правота — страшная по беспощадности вещь, она не хочет быть правой, зачем ей быть правой, ей нужна правда. И чтобы можно было дышать...

А может быть, Таня ему и того хуже сказала в ответ на просьбу отложить разговор, на который в запасе у него было десять лет. Вероятно, она напомнила ему тот случай, над которым он столько потешался. В жаркое лето семьдесят второго года Цветков пришел к ним на Кисловский и не застал дома никого, кроме Тани. Костя провел у нее целый день, работал в кабинете Денисова, потом вечером зашел в Танину комнату, как он неоднократно с юмором утверждал, с некоторыми намерениями, и увидел, что Таня стоит у окна... За окном стлался низкий туман и пахло гарью, это даже у них, на Арбате! Горели торфяники под Москвой, горели леса, по стране надвигался неурожай, Таня повернулась к нему от окна. «Бедная Россия! — сказала она Косте. — Что же будет?» А Костя... он начал смеяться, потому что, наверное, это и впрямь выглядело глупо: отважившийся наконец мужчина и женщина, оплакивавшая то, что по ситуации смешно оплакивать... И потом всякий раз, когда Костя обнаруживал у нее излишек гражданских чувств, слишком большую горячность при обсуждении каких-то тревожных вопросов, он иронически восклицал, только для нее, это была их тайна, их шифр: «Бедная Россия!» — и Тане всякий раз делалось неприятно. Да, она ему и «бедную Россию» припомнила, и