Дождь лил как из ведра. Банри подняла фонарь повыше в надежде разглядеть местность, но все было без толку. Она могла видеть предметы внутри светового круга, но за его границей царила тьма. Девушка выругалась сквозь зубы, открыла крышку фонаря и затушила огонь. Стало немного лучше. По крайней мере, теперь она различала деревья и другие объекты в темноте, но никаких признаков айлейдских руин не наблюдалось. Банри скрипнула зубами и вернулась на Золотую дорогу. Проклятый мальчишка! Неужели так трудно было дождаться ее в городе или хотя бы путь указать поточнее?! Да и вообще, не надо было соглашаться на его уговоры. Хотя довольно трудно отказать ребенку, который просит помочь его матери.

***

Не далее как сегодня утром, не успела она повесить на окно табличку «Открыто», как в дверь поскребся парнишка лет двенадцати, судя по одежде – из крестьянского сословия.

– Ты знахарка? – выпалил мальчик, когда Банри впустила его.

– Я предпочитаю слово «целительница», – отозвалась девушка. – Или «лекарка» на худой конец.

Парень молчал, разглядывая ее с ног до головы.

– Ты правда умеешь?.. – с сомнением протянул он. – Я имею в виду – людей лечить.

Банри хмыкнула.

– Не волнуйся, умею. Что у тебя болит?

– Не у меня, – покачал головой мальчик и добавил, поколебавшись: – Ты слишком молодая…

Подобное Банри приходилось выслушивать практически каждый день, и она почти привыкла. Но, как оказалось, это замечание в исполнении сопляка, который младше ее лет на шесть, не больше, звучало обиднее, чем обычно.

– Ты пришел сюда за помощью, или решил тратить мое время зря? – резко спросила Банри. – Уж извини, но у меня найдется дюжина дел поважнее, чем стоять тут и слушать твои рассуждения о моем возрасте.

Мальчик покраснел и потупился, но потом поднял голову и посмотрел ей в лицо.

– Моя матушка очень больна, – тихо сказал он. – Отец послал меня за помощью в город…

Банри перевела дух. Итак, у нее намечался клиент. Скорее всего малоимущий, раз мальчик обратился в ее лавчонку, но все-таки. Не в ее положении было пренебрегать пациентами. Да и клятва, в свое время данная Маре, этого не позволяла.

– Что стряслось с твоей мамой?

Подросток так долго молчал, глазея на свои потрепанные сандалии, что у Банри лопнуло терпение:

– Ну же. В чем дело? У нее жар, лихорадка? Может, кровотечение?

– Она… Она говорит плохие вещи, – выдавил, наконец, пацан.

Девушка слегка растерялась.

– Заговаривается? – уточнила она и, когда мальчишка неопределенно пожал плечами, пояснила: – Ну, то есть говорит бессвязно, непонятно, отвечает невпопад, так?

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Нет, она понятно говорит, только… плохие слова.

– Плохие? В смысле ругательства?

– Нет… Не ругательства. Не всегда. Она говорит плохие вещи… Страшные.

Банри потерла лоб, признавшись самой себе, что ничего не поняла, и деловито спросила:

– Когда это началось?

– В конце прошлого года. Перед самым Фестивалем.

– Когда?! Но сейчас уже месяц Середины года! Почему твой отец только сейчас решил за помощью обратиться?

Ребенок глянул измученными глазами и еле слышно сказал:

– Она раньше… только говорила… плохое. Иногда. А теперь еще и делать стала.

Совершенно уверенная, что не хочет знать подробности, девушка, тем не менее, усадила мальчика на табурет, присела перед ним на корточки и заглянула в лицо.

– Что именно она сделала?

Подросток обеспокоенно оглянулся на входную дверь.

– Ты никому не скажешь?

Банри покачала головой.

– Нет. Не имею права рассказывать, раз собираюсь лечить твою маму.

– Ладно… – прошептал парнишка, и принялся рассказывать: – Ранней весной у нас пропала овца. Сначала мы подумали, что кто-то пробрался в хлев ночью и выкрал ее, но в округе нет хищных зверей, и чужаки в нашей глуши редко появляются, да и Валун, наш пес, не лаял. Так что отец решил, что, может быть, вечером ее не загнали вместе с остальными, и на рассвете мы пошли ее искать. Мы… все утро проблуждали, дошли даже до эльфийских руин на юге, правда внутрь не пошли, там все ходы были завалены, отец сказал, что овца вряд ли туда пролезет. Отец злился, солнце было уже почти в зените, а работать мы и не начинали. Я… я так устал, весна-то выдалась теплой, и было жарко, хотелось пить, и мама… в общем, мне не хотелось ее оставлять одну с Ливи – это моя младшая сестра. Короче, мне уже было все равно, что там с этой глупой овцой. Но отец сказал, что нужно напоследок пройтись на север и еще там посмотреть, может, она в долину сбежала.

Мальчик сделал паузу, сжав ладони в кулаки. Было очень тихо. Банри слышала, как в подполе среди бела дня скребутся обнаглевшие мыши.

– Мы ее нашли. Овцу, я хочу сказать. У того стоячего камня. Он прямо к северу от нашей фермы, ты, может, знаешь… Она… – Подросток осекся и облизал пересохшие губы языком. – Она была как будто наизнанку вывернута. А ее потроха разложены на всех этих камнях вокруг.

Девушка молча внимала его рассказу, не обращая внимания на затекшие от неудобной позы ноги.

– Я… как будто ослеп и оглох. Я раньше видел, как овец резали и свиней кололи, но там, у этого камня, все было так… так мерзко! Потом я услышал, как отец ругается. Он велел мне бежать домой, взять маму и Ливи и запереться в доме до его прихода. Я так и сделал. Я побежал. Я не хотел больше этого видеть. – Он судорожно вздохнул. – Отец вернулся на ферму вечером, сказал, что все убрал, а останки закопал. Велел мне помалкивать о том, что мы видели… Не говорить никому, особенно маме и Ливи… Потом, в следующем месяце мы недосчитались еще одной овцы. На сей раз отец пошел искать один. Он вернулся ближе к полудню и ничего не сказал, но на его рубахе была кровь… Когда неделю назад исчезла третья, я уже знал… знал, что это мама… И я видел, что отец тоже знает, просто не хочет верить. А позапрошлой ночью…

Парнишка всхлипнул, и по его грязным щекам потекли слезы.

– Я спал. И ничего не слышал до тех пор, пока Ливи не закричала, что ей больно. Тогда я проснулся и увидел, что в ее кровати никого нет. И мамы нет тоже. Я побежал к двери и увидел их. Мама тащила Ливи за руку, прочь со двора. Я разбудил отца, и мы побежали следом. Ливи