Ярине кажется, что сказала она это громко, во всеуслышание. А на деле не шевельнулись крепко сжатые губы, это она только подумала.

Впрочем, раз в год она выступает так, что ее слышат все. Это бывает зимой, на отчетном собрании.

К таким собраниям в колхозе, как положено, готовятся загодя. Бухгалтерия работает день и ночь. Щелкают счеты. Звенят арифмометры. Цифры выстраиваются в шеренги, в колонны. Председатель колхоза составляет отчет, и тут все зависит, как говорится, от таланта. Знавала Ярина и таких председателей, что умели обернуть карася в порося.

К этим собраниям готовится и Ярина, хотя об этом, верно, никто и не догадывается.

Хлопоча в свинарнике или дома, идучи по улице, она перебирает все, что накопилось на сердце, все, о чем думала и чем болела. Где порядок и где непорядок. Где по правде, а где не по правде. И так у нее все складно получается, так хорошо слово к слову ложится, что Ярина нет-нет и улыбнется.

Целую неделю, а то и две Ярина шепчет, бормочет под нос, снова и снова напоминает себе: «И о том не забыть, и о том…» Но перед самым собранием ей начинает казаться, что все уже знают, чем она озабочена. Разумеется, знают! Это же каждому видно! И вот Ярина выходит на люди и к своей длинной, складной, хотя, правда, не произнесенной, речи добавляет лишь десяток слов. А то и меньше.

Что можно сказать в десяти словах? Между тем у Ярины получается так, что иной раз и десяти слов много.

Было это в году пятидесятом или, может, в пятьдесят пятом, когда председательствовал в колхозе Иван Сазанец. Отчитался он на собрании, все шло мирно и гладко. Уже к выборам дело подошло. Опять-таки Сазанца в председатели рекомендуют.

Тогда вышла вперед Ярина и говорит:

— Не бывать в нашем колхозе коммунизму, как хотите.

— Почему? — спрашивают у нее.

— А потому, что крадут. Весь колхоз раскрадывают. Весь дочиста…

Тут Сазанец подскочил:

— Скажи кто? Знаешь конкретный факт?

Ярина поглядела на него ясным взглядом:

— Кто такой конкретный факт, не знаю. Врать не буду. А что ты крадешь, это всем ведомо.

В зале зашумели. И не стало Ивана Сазанца. Кто после такого позорища поднял бы за него руку?

А на следующий раз Ярина еще меньшим количеством слов обошлась.

Отчитывался тогда Демид Пилипенко, занявший место Ивана Сазанца. Демид не брал чужого. Нет, этого за ним не водилось. Но и при нем не пошел колхоз в гору. С утра до вечера Демид кричал. В конторе, на поле, на фермах — везде. Только и слышно было: «Я вам покажу, такие разэтакие…» И все-то у него лодыри, все-то у него никуда. Только он один — куда!

До того довел людей своим криком, что и на отчетном собрании никто голоса не поднял, слова против не сказал. И уже заранее примирились с тем, что быть Демиду и впредь начальством. Ан тут выходит Ярина и говорит:

— Думается мне, у кого булава, нужна еще и голова.

А потом поднялась на сцену, вынула из узелка небольшую тыкву и положила перед Демидом Пилипенко. (По нашему обычаю отвергнутому жениху тычут тыкву под нос.)

Смеху было — стены дрожали. Пилипенко покраснел и готов был сквозь землю провалиться. Представитель из района от удивления рот разинул. А потом стал уговаривать. И выходило по его словам, что тем и хорош Демид Пилипенко, что день и ночь кричит. Старается человек! Но у всех перед глазами лежала спелая тыква и всем пришлись по сердцу слова Ярины, что к булаве и голова нужна. Так, смеясь, и прокатили Демида на вороных. Уехал он куда-то в другой район. Но и туда, говорят, дошел слух, как Ярина тыкву ему поднесла.

Вместо Демида Пилипенко выбрали председателем Сергея Пивторыдядько. Пять раз голосовали, а таки досталась ему булава.

Отбыл он положенный срок, приближалось отчетно-выборное собрание. И уже задолго начали в колхозе шептаться: «А что теперь скажет Ярина?»

А она таки сказала.

Подошла к президиуму, вынула из-за пазухи бутылку самогона и показывает:

— Видите, плавает там что-то? Так это ж наш председатель.

Все за животы держатся, а Ярина и не улыбнется. Смотрит с укором, грустно качает головой: «Ну чего гогочете? Что тут смешного?».

Когда немного угомонились, добавила еще несколько слов:

— Зовешься Пивторыдядько, а пьешь, как Тридядько…

Не стало и пьянчужки.

После него председательствовал Веренчук. Этот крал тихо и хитро. И всегда так получалось, что не он виноват. Сняли завхоза. Дважды меняли заведующих фермами. Кладовщика под суд отдали. А Веренчук ходил жив-здоров, хотя и ползли по селу недобрые слухи.

Да наружу ничего не выходило. Потому что Веренчук ловко умел прятать концы в воду. Он знал кое за кем мелкие грешки и давал понять: «Я молчу, и ты молчи». А если грешков не водилось, то Веренчук мог и сам что угодно выдумать. За словом в карман не полезет, язык острый, верткий, задень такого — мороки не оберешься.

Одним словом, его не подкуешь. Он сам тебе подкову набьет!

Так что быть бы Веренчуку председателем еще не один год, кабы не Ярина Передник.

Когда шла она к сцене, зал замер. У кого-то вырвалось не то испуганно, не то радостно:

— Ой, сейчас кинет бомбу.

И она кинула.

Молча развернула газету и вынула рыбину. Без головы.

Кто-то засмеялся. Кто-то крикнул:

— А что ж это с ней случилось, с беднягой?

Лицо у Ярины было суровое и скорбное.

— Беда, люди, — сказала она. — Голова протухла. Рыба, вы знаете, гниет с головы.

И посмотрела на Веренчука. Тот почернел, в его угрюмом взгляде сквозили злоба, страх и растерянность. «Что ей известно?» — спрашивал он себя.

Ярине не много было известно.

— Расскажи про корову, про Рыжуху, — напомнила Ярина. — Признайся людям.

Пришлось Веренчуку признаваться. Предпочел рассказать об одном грешке, чтоб не всплыли десятки других. Только копни!

Рыжуху, по которой болело сердце Ярины, Веренчук с кладовщиком вывезли потихоньку на чужой машине в соседний район и там с помощью знакомого им спекулянта продали, а деньги поделили. В колхозных бумагах появился фальшивый акт о том, что Рыжуха сдохла от воспаления легких.

И казалось, все шито-крыто. Никто об этом не знал. Даже когда судили кладовщика (за недостачу продуктов в кладовой), историю с Рыжухой удалось Веренчуку утаить, как и еще кое-какие махинации. И все забылось бы, если б не Ярина.

Покаялся Веренчук, уплатил за коробу сколько полагалось и пошел на рядовую работу. К тому времени уже почти вывелась мода переставлять с места на место руководителей с протухшей головой.

Надоела народу эта музыка — что ни год менять председателя, подводить невеселые итоги и тащиться в хвосте, среди самых отстающих. Так что, когда колхозникам порекомендовали