Поступаев внес на подносе плоское блюдо под крышкой и вместе с ним сосуд в виде лодочки с ручкой.
— Это что? — изумилась мабуля Минн.
— Цветная капуста, ваше превосходительство.
Все захохотали, вторя звонкому смеху Полли.
— Убирайтесь!.. Давайте виноград и кларет.
— Матушка! — взмолился адмирал. — Да как же это?.. Цветная капуста! Ах! Самое оно. что только есть на свете…
— Я тоже съем капусты, — присоединился к адмиралу Стешок. Зная, что дедушка очень любит цветную капусту в сухарях, он решил его поддержать. — Мабуля, дайте нам с дедушкой капусты!
— После мороженого капуста?!
— Милая моя! Я не прикоснулся к мороженому. Вот, Панчик. помоги мне, кушай на здоровье…
Адмирал протянул Степану свою тарелку и ложку. Мабуля Минн положила адмиралу капусты и полила из сотейника растопленным маслом. Тарелочку с оплывшими шариками мороженого мабуля поставила перед Степаном.
Поступаев внес два канделябра с зажженными стеариновыми американскими свечами, по пять свечей в каждом.
— На дворе ночь, а мы все бражничаем, — проворчал он, поджигая от одной из свечей пороховую нитку к люстре.
Подняв голову. Стешок следил за быстрым огоньком, побежавшим по ниткам. Робко зажигались и разгорались одна за другой свечи в люстре, числом шесть.
А тем временем Полли ловко утащила из-под носа соседа тарелочку, в три счета управилась с мороженым и пододвинула пустую тарелочку назад, неосторожно звякнув ложкой.
Панчик опустил глаза и нахмурился.
— Чего уставился, скотинка? Слизнул да еще пялится. Все равно больше не дадут…
Стешок поднял глаза и увидел, что на месте роз стоит еще более великолепная по цветам ваза с виноградом, грушами, яблоками. персиками, инжиром.
Хлопнула пробка и полетела в потолок. Поступаев не спеша разлил замороженное вино по высоким бокалам.
— Теперь послушаем обещанную речь, — улыбаясь Степану, сказал адмирал. — Нуте-с… Мы слушаем.
Все смотрели на Панчика, держа в руке бокалы.
— Только покороче и поскорее! — поощрила оратора Полли,
— Я скажу!..
Если бы Полли не торопила оратора, не подтолкнула его, он начал бы. и плавно бы лилась его речь — у него было что сказать!.. Но тут опять неодолимая сила связала его. У него легонько свело судорогой коленки.
— Я скажу!..
— Скажи! — поощрила Полли.
— Я вспотел!
Громовый взрыв хохота был наградой оратору. Все с ним чокались.
Мабуля Мини схватила плачущего Панчика в объятия и прижала к груди
Адмирал тихо посмеивался, озирая всех.
— Нуте-с! Прекрасная речь!..
Пир кончился.
В полной тьме Стешок вел Поступаем за руку домой, предупреждая:
— Тут камень, а тут ямка. Сейчас будет канава.
— Чего ты меня упреждаешь? Я сам прелестно вижу! Что я, пьян, чи ни?! — громко кричал матрос, высоко подымая ногу, чтобы перешагнуть небывалый камень. — Я сегодня счастливый человек…
— А тебе меня не жалко? Сам в море идешь, а меня на берегу кинул!
— Что мне тебя жалеть? Ты теперь и без меня не пропадешь. Я тебе дал направление! С адмиралами пируем. За адмиральским столом обедаем…
— А ты. дядя, не обедал?
— Я все время обедал: сыт, пьян и нос в табаке. Ура!
Привлеченные громким говором Никифора. за ними, лая, увязались бродячие псы. К их лаю присоединились дворовые. И так они шли, провожаемые лающей стаей, к великому удовольствию Степана.
— Кто идет? — донесся откуда-то издали, чуть слышно сквозь собачий гам. испуганный окрик: должно быть, у пожарного депо очнулся будочник от сладких грез. — Кто идет?
— Время идет! — звонко крикнул в ту сторону Панчик.
— До чего же я счастливый! — шмыгая носом, слезливо говорил Поступаев. — От роты изъят, из дядек его благородия Степана Макарова разжалован в матросы действующего флота. Буду нянчить бомбическую пушку. То ли дело?!
— Вот, а ты говорил: от письма всегда одни напасти…
— Верно! Еще кто его знает, как оно обернется! А Полька, ей богу. славная дивчина! Бис, а не девка. Прямо ее чорт на рогах к нам принес!
Вечером другого дня "Владимир" поднял якорь и ушел в море.
Большая часть команды "Владимира" — из Севастополя, поэтому провожающих было немного.
Проводив взором пароход, пока он. вея из высоких труб легким траурным крепом антрацитного дыма, не скрылся за Русским мысом, Бутаковы под руку пошли домой, а Полли и Степан сели рядом на скамью; оба они обливались слезами. Тесно прижимаясь к девушке. Степан ее утешал:
— Лучше бы Григорий Иванович не Никифора, а тебя на корабль взял. Ни ты бы, ни я бы не плакали. Просилась бы лучше у Железнова — он бы тебя к пушке приставил…
Полли сквозь слезы рассмеялась:
— До чего же ты еще глуп, скотинка! Ничегошеньки не понимаешь…
— А ты растолкуй, я, может, и пойму.
— На словах этого не скажешь. Я лучше напишу тебе письмо!
— Письмо?! — У Степана сразу высохли слезы, но он нахмурился я запел на голос дедушки Бутакова: — "Житейское море зря воздвизается напасти бурею…"
БОЙ "ВЛАДИМИРА" С "ПЕРВАЗ-БАХРИ"
Григорий Иванович писал отцу подробно о плавании "Владимира". Письма эти почти полностью воспроизводили записи в шканечном журнале парохода-фрегата и отличались только некоторыми замечаниями о вещах, которым нет места в таком важном, поистине историческом документе, каким является шканечный журнал корабля.
Почерк у Григория Ивановича был такой замысловатый, что его с трудом разбирали в штабах, и это даже вынудило покойного адмирала Лазарева отдать по Черноморскому флоту приказ о внимании к разборчивости в письме. Грешил не один Бутаков, но ему было адресовано особое, личное предписание: писать разборчиво; "в особенности начальная буква вашей фамилии более имеет вид ракушки, чем литеры "Б".
Родителям Григорий Иванович писал, еще меньше заботясь о каллиграфии; он знал, что письма его читаются вслух матерью, а для нее не было загадок в затейливой вязи почерка Гриши, который и вправду своими завитками напоминал