деньгами совсем другого государства, причем совсем не конвертируемой валютой, и хотя что-то он успел обменять, остальную резанную макулатуру пришлось банально выбросить, и второй раз, когда его уже новая старая родина ввела собственные деньги, а затем быстренько их же и обесценила, в очередной раз оставив народ и его лично на бобах.

Он не обижался. Все последние события давно уже выбили из него ту дурь, вбитую в него с детства, которая заставляла его когда-то ехать «за туманом и за запахом тайги». Он принимал новые правила и играл теми картами, которые были ему сданы. А никто не говорил, что будет легко. Он научился давать и брать взятки, ездил на многочисленные «стрелки», воровал целыми эшелонами у такой же воровитой бывшей партийной элиты, которая быстро перекрасившись и прикрываясь лозунгами о демократии и либерализме, стала новой властью и лихорадочно прибирала к рукам ставшее вдруг бесхозным народное достояние. Они-то даже не воровали, а просто нагло хапали не то, что эшелоны, а целые заводы и фабрики и даже районы и области со всей сопутствующей инфраструктурой. Короче, жизнь у него получилась не всегда праведной, но насыщенной и интересной, потихоньку выбивая из него юношеские идеалы и превращая его в законченного циника.

И вот теперь, когда обстановка в стране после всех пертурбаций более-менее устаканилась, ушли в прошлое рейдерские захваты, «отстрелы» конкурентов и наконец закончился глобальный раздел имущества, когда-то считавшегося государственным, и жизнь пошла более спокойной и предсказуемой к нему пришла та, которая рано или поздно приходит ко всем живущим и которой никак нельзя отказать в визите. Он-то думал, что, не смотря на уже довольно почтенные годы, лицо и руки, покрытые старческими пигментными пятнами, и немного трясущиеся от старости нижнюю челюсть и легкий тремор пальцев, он еще протянет лет пять минимум, но как видно не срослось что-то у всевышнего и пошло в разрез ожиданиям старого олигарха. Смерти он не боялся, частенько ходил совсем рядом и видел ее во всяких видах, просто было немного обидно уйти из жизни, так многого добившись. Хотя с другой стороны, о чем ему было жалеть? Может прожил не так праведно, как хотелось бы, ну так — жизнь такая, зато никого не предавал, всего, что хотел — добился. Вместо дерева посадил целый парк и засеял поля пшеницы, вместо одного дома выстроил пару заводов и с десяток ферм, даже помнится организовал один колхоз, а дети… Были и дети. Так что, если пришла пора сказать этому миру прощай, то кто сказал, что это проигрыш? Это просто уход на долгожданный покой. Что-то в последнее время устал он жить, да и жил-то больше по инерции, в привычке всегда доводить начатое дело до конца.

Боли не было, только закружилась голова, уши как будто забило ватой и тело вдруг стало непослушным и безвольным и куда-то ушли все силы. Еще промелькнула мысль: «Может, инсульт опять? Оклемаюсь еще, выживу…» Но мозг уже понял: «Да, инсульт, но теперь не оклематься, не выжить». У съеденного старостью организма просто уже не оставалось сил бороться. И уже не удивляясь ничему, отделился от своего тела воздушной неощутимой копией и, невидимый для окружающих, завис на высоте метров три над своим же телом. С отстраненным любопытством, понимая, что лично для него уже все кончено и его, как оказалось, ну совершено не волнует происходящее, наблюдал, как вокруг его упавшего тела собиралась толпа, как истошно истерил начальник охраны, вызывая «скорую», как по команде Алеко, старого знакомого еще с времен службы в армии и начальника его службы безопасности, рассыпалась по сторонам охрана, ища несуществующую угрозу. Никто еще не понял, что произошло. А случилось всего лишь то, что как он и думал третьего инсульта его старческий, не раз раненный, изношенный организм просто не пережил. Как ни странно, он совершенно не переживал, ну умер Максим, так и хрен с ним. Единственное, что его немного задевало, это то, что смерть произошла не в бою, не в постели, ну в крайнем случае не в больнице, «после долгой и продолжительной», а вот так на улице. Прямо, как бич какой-нибудь. Жил грешно и умер смешно. Он столько раз ходил рядом с курносой, что давно уже свыкся с мыслью, что все в этом мире смертны и никого не минует сия чаша. И жалеть о чем-то он не собирался, хотя о некоторых поступках в своей жизни, не в силах изменить прошлое, постарался просто забыть и не вспоминать. А так… Долгов нет, дети уже выросли и вполне себе взрослые и самостоятельные, завещание давно лежит у нотариуса. Что еще? Так сразу и не вспомнишь. Да и надо ли ему теперь все это?

Кинув последний безучастный взгляд на распростертое тело и возбужденно гомонящую толпу, он, вопреки силам гравитации, легко и непринужденно полетел туда, куда его притягивала и манила какая-то сила. Тело непроизвольно приняло положение лежа на спине и само собой улеглось в позу покойника, ногами вперед в сторону движения. Руки при этом как и положено сложились на груди.

Мыслей не было, как и болей от многочисленных старческих болячек. Телом овладела небывалая легкость. Полет совсем не ощущался, ни ветерка, ни бьющего в лицо воздуха. Куда, зачем? А не все ли равно теперь. Он даже не заметил, как удаляющаяся где-то внизу панорама земли сменилась серебристо-белым молочным туманом, который, несмотря ни на что, просматривался до самых дальних своих глубин. Он не задумывался, как это такое случилось, может он и смотрел теперь не совсем глазами, но эта мысль, мелькнувшая где-то на периферии сознания, не потревожила апатии, овладевшей всем его существом. Его совершенно не волновало, куда он попал, что за сила и куда влекла его, что такое теперь он сам, ведь он ясно видел свое мертвое тело, оставшееся где-то там, позади, да и что там ждет впереди, что будет с ним дальше — тоже как-то пролетало мимо сознания.

Так он и летел, безразличный ко всему и готовый с покорностью принять все, что уготовила ему судьба. Отдавшись овладевшим его чувствам, он не среагировал сразу, когда мимо него в серебристом тумане промелькнула высокая фигура, непонятным образом висевшая прямо в воздухе и даже, судя по позе, куда-то шагавшая прямо по этой взвеси, окружавшей его. Широкий балахон синего цвета скрывал очертания фигуры, но по профилю промелькнувшего горбоносого лица и некоторых характерных движений силуэта, несмотря на довольно длинные, черные вьющиеся волосы, угадывалось, что этот неизвестный был явно мужчиной. Он отсутствующим взглядом глубоко задумавшегося человека проводил пролетевшего мимо него Виктора и остановился.

— Стой! Стоять! — мысленно закричал внезапно очнувшийся разум, когда человеческая фигурка уже