такой жадностью, словно у него во рту несколько дней не было и маковой росинки.

Спаниель следил за ним, щелкая челюстями и показывая горячий язык. Однако, судя по всему, час его завтрака еще не наступил, бедняга положил морду на передние лапы и закрыл глаза.

Легкое движение в глубине повозки вывело Торнпайпа из задумчивости. Он встал и осмотрелся, желая убедиться, что никто не подглядывает, затем, приподняв ковер, покрывавший коробку с куклами, сунул в глубину повозки кусок хлеба, прибавив при этом суровым голосом:

— Если ты не замолчишь!..

Ответом было жадное чавканье — неведомый зверек, спрятанный в повозке, вцепился в подачку, и Торнпайп снова принялся за еду.

Вскоре бродячий артист покончил с селедкой и картошкой, сваренной в той же воде, чтобы была вкуснее. Затем поднес к губам большую дорожную флягу, наполненную кислой молочной сывороткой, — весьма распространенным в этих краях напитком.

И тут раздался удар колокола церкви Уэстпорта, возвестивший об окончании службы.

Была половина двенадцатого.

Торнпайп поднял пса ударом кнута и быстро направил повозку в сторону аллеи для игры в шары в надежде заполучить несколько зрителей после окончания мессы^[31]. В течение доброго получаса, остававшегося до обеда, быть может, удастся сделать хоть какой-нибудь сбор? Торнпайп надеялся дать представление и после вечерни. А уж назавтра рассчитывал отправиться дальше, чтобы показать своих кукол в каком-нибудь другом городишке графства.

Вообще говоря, идея была неплохой. За неимением шиллингов, сойдут и медяки, по крайней мере, куклы не будут трудиться даром — ради того знаменитого прусского короля, чья скупость была столь чудовищной, что никто и никогда не видел цвета его золота, а проще сказать — даром.

Новый крик огласил воздух:

— Королевские марионетки... марионетки!

В течение двух-трех минут вокруг Торнпайпа собрались человек двадцать. Сказать, что это — сливки Уэстпорта, мог бы только пылкий фантазер. Публика состояла из детей, десятка женщин и нескольких мужчин, причем большинство держали обувь в руках, и не только из бережливости, но и в силу того, что им куда удобнее и привычнее ходить босиком.

Тем не менее следует сделать исключение для некоторых весьма уважаемых и почтенных жителей Уэстпорта, также примкнувших к этому глупому воскресному сборищу. К ним относился булочник, остановившийся поглазеть на редкое зрелище с женой и двумя детишками. По правде говоря, его твид^[32] уже выдержал несколько лет носки, а в сыром ирландском климате, как известно, один год стоит двух, а то и трех; тем не менее достойный патрон выглядел, вообще говоря, вполне представительно. Не был ли он этим обязан своей лавке, увенчанной следующей великолепной вывеской: «Центральная общественная булочная»?! Действительно, она прекрасно «централизовала» плоды его производства, поскольку являлась единственной в Уэстпорте. Там же можно было заметить и торговца аптекарским товаром, который требовал, чтобы его именовали «фармацевтом», и хотя в его заведении отсутствовали самые элементарные лекарства, в витрине сияли буквы: «Врач Холл» — такого размера, будто призваны были вылечить любого, стоит только на них взглянуть.

Следует добавить, что перед повозкой Торнпайпа остановился и священник. Этот священнослужитель был одет очень опрятно: шелковый воротничок, длинный жилет с частыми пуговицами, как на сутане, широкий длинный сюртук из черной ткани. Да и мог ли выглядеть иначе настоятель церковного прихода, лицо солидное и обремененное многочисленными обязанностями? Действительно, он не ограничивается крещением, исповеданием, бракосочетанием, соборованием и отпеванием своей паствы, он еще и дает советы, ухаживает за больными, действуя совершенно независимо, поскольку финансово подотчетен государству. Десятины^[33] натурой или вознаграждения за религиозные обряды — то, что называется побочными доходами в других странах, — обеспечивают ему достойную жизнь. Настоятель, естественно, также руководит школами и домами призрения, что не мешает ему председательствовать на соревнованиях по конному и водным видам спорта, когда в приходе наступают дни празднования регаты или стипль-чеза^[34]. Он посвящен во все перипетии семейной жизни своей паствы, его уважают, ибо он достоин уважения даже тогда, когда сей почтенный муж не гнушается выпить несколько кружек пива за стойкой какой-нибудь лавочки. Чистота его нравов никогда не ставится под сомнение, а влияние не может не быть подавляющим в этих краях, насквозь пропитанных католицизмом. Как образно заметила мадемуазель Анн де Бове в прекрасных путевых заметках «Три месяца в Ирландии», угроза быть отлученным от Святого Престола^[35] заставит крестьянина пролезть через игольное ушко».

Итак, вокруг повозки собралась публика, публика несколько более доходная — если нам будет позволено употребить это слово, — чем мог надеяться сам Торнпайп. По всей вероятности, его представление имело шанс на успех, ведь Уэстпорт никогда еще не удостаивался чести лицезреть подобный спектакль.

Итак, кукольник в последний раз испустил свой крик великого зазывалы:

— Королевские куклы... куклы!

Глава II КОРОЛЕВСКИЕ КУКЛЫ

Повозка Торнпайпа — что может быть примитивнее! Представьте оглоблю, к которой привязан спаниель; четырехугольный ящик, поставленный на колеса; две ручки сзади, чтобы легче было толкать по ухабам и рытвинам. Над ящиком — матерчатый навес, натянутый на четырех железных стержнях. Какая-никакая защита — если не от солнца, кстати, обычно далеко не жгучего, то, по крайней мере, от нескончаемых дождей горной Ирландии. Все это вместе напоминало одно из тех приспособлений, на которых возят шарманки по городам и весям, оглашая воздух пронзительными звуками флейт и раскатами труб; однако то, что возил Торнпайп из одного городишка в другой, не было шарманкой, вернее, в этой более сложной машине шарманка была уменьшена до размеров простого ручного органчика.

Крышка скрыла нечто совершенно великолепное на верхней полке ящика. Но — терпение, терпение!

Советуем послушать самого Торнпайпа, начавшего с обычной рекламы шарлатана. Это неистощимое ярмарочное краснобайство восходит, несомненно, к знаменитому Бриоше, создателю первого театра кукол на ярмарочных подмостках Франции.

— Леди и джентльмены...

Это неизменное вступление призвано вызвать симпатии зрителей, даже если приходится обращаться к самым жалким оборванцам из Богом