спасти меня. Наемники, как правило, не занимались героическим спасением… факт, о котором несколько мужчин и женщин из роты позаботились упомянуть в пределах слышимости от меня последние несколько недель. Но Элла была дочерью командира, и мы с ней подружились, когда Двенадцатая Рота работала в моей деревне.

У нас было нечто большее, чем просто дружба. Она пыталась поцеловать меня, и я, по общему признанию, была готова к мысли, что хочу, чтобы она сделала эту попытку снова. Она застала меня врасплох, как никто другой. Она заставляла мое сердце биться быстрее, и время, казалось, останавливалось, когда я была с ней. И я ей тоже нравилась. Она считала меня интересной.

Но я не знала, как Элла относилась ко мне сейчас. Все это было до того, как мне пришлось бежать от соседей, которые обезумели от страха и гнева и свалили на меня вину за преступления моего брата-близнеца. Того самого брата, который пытался убить меня, в попытке завершить ритуал, который связал бы грифона с ним в качестве фамильяра. Того самого брата, которого сожгли, когда я бежала на юг.

Что-то шипело в моих запястьях. Под обоими шрамами что-то жужжало, как осиное гнездо. Гнев расцвел во мне, затмевая печаль. Я ненавидела это. Я ненавидела себя за то, что за последние несколько недель превратилась в такую жалкую развалину. Если я не возьму себя в руки, Элла и остальные члены Двенадцатой Роты пожалеют, что взяли меня с собой.

Я сделала прерывистый вдох, прогоняя эти мысли. Мне хотелось засунуть их куда-нибудь поглубже. Туда, где они не смогут причинить мне вреда. Когда Элла вышла вперед, я терла глаза рукой, не сжимавшей рукоятку топора, пытаясь хоть как-то успокоиться.

Она осторожно взяла у меня топор. Она ударила им по пню, и тот вонзился гораздо глубже, чем когда я била. Потом она взяла меня за плечи, и мне пришлось повернуться к ней лицом.

— Ты должна что-то с этим сделать, Тайрин, — сказала она.

Гнев на саму себя сделал меня мягче, чем я обычно была с ней.

— Я делаю все возможное. Если ты не хочешь это видеть, тогда не ищи меня.

Она посмотрела на меня, слегка встряхнув, ее кудри подпрыгнули в такт движению.

— Не будь идиоткой. Мы делим палатку. Думаешь, я не знаю, как часто ты просыпаешься по ночам?

Я отпрянула от нее, когда слезы потекли сильнее. Я попыталась вытирать их ладонями. Она вздохнула и, порывшись в кармане плаща, достала оттуда мятый, но чистый носовой платок. Она сунула его мне, и я зарылась в него лицом.

— Я не пытаюсь быть злой. Я просто хочу сказать… закрываться и плакать — это не значит что-то делать.

— Я…

Но прежде чем я успела придумать достойный язвительный ответ, что-то прорвалось сквозь кусты позади меня. Судя по широко раскрытым глазам Эллы, это был не просто большой кролик. Она потянулась за боевым топором с короткой рукояткой, отстегнула его и слегка вытащила из ножен. Следуя ее примеру, я вытащила свой топор из пня. Это заняло мгновение. Несмотря на легкость, с которой она поместила его туда, топор вошел глубоко. Когда я освободила его, то повернулась лицом к тому, кто прорвался к нам… и мое сердце остановилось.

Деревья, окружавшие поляну, были старыми и густыми, но я все еще не могла поверить, что была так глубоко погружена в свои страдания, что упустила это. На коренастом сером горном пони, очень похожем на мою Крепышку, сидел Бенджамин, отчим моей подруги из Нофгрина. Или, по крайней мере, Бет была подругой. Поскольку мой брат сделал все возможное, чтобы вынудить Двенадцатую Роту покинуть город, подставив их под нападение на нее, я не была уверена, что она или ее родители чувствовали ко мне.

Бенджамин выглядел изможденным. Его глаза запали, а рыжевато-каштановые волосы выбились из косы. Его брюки и ботинки были заляпаны грязью. Спереди кремовая туника была заляпана жиром, будто он ел в седле. Когда он оскалил зубы в неприглядной улыбке триумфа, мои глаза перескочили с этой улыбки на его руки. Они держали копье, направленное на меня.

— Бенджамин? — мой голос сорвался, все еще хриплый от слез, а теперь еще и от удивления. — Что… что ты здесь делаешь?

— Я пришел, чтобы забрать тебя домой, — его взгляд метнулся к Элле, прежде чем вернуться ко мне. — Отойди в сторону, наемник.

Легкая дрожь пробежала по моей груди при этих словах. Домой? Я могу пойти домой? Я снова увижу родителей?

Элла, не обращая внимания на его приказ, встала между нами. Это короткая пауза в разговоре дала мне достаточно времени, чтобы взять себя в руки. Мои родители знали, куда я иду. Если меня простили за преступления Майкла, почему бы не послать письмо? Почему бы не прийти самим? Почему он скакал так быстро, что его конь покрылся потом, и почему не убрал копье?

— Ты собирался отвезти ее домой на лошади или таща за лошадью? — спросила Элла. Мой желудок скрутило, и я оглянулась на Бенджамина. Я не просто отправилась в лес. Была причина, по которой мы ехали так быстро в начале путешествия. Я не могла вернуться домой. Никогда.

— Ты думала, тебе это сойдет с рук? — он говорил со мной через плечо Эллы, почти шипя. Возможно, он знал, что если будет говорить слишком громко, то поднимет всю компанию на ноги. Должно быть, он наблюдал за нами, чтобы понять, что я здесь одна. От этой мысли меня снова пронзил страх. — Ты думала, что если убежишь достаточно далеко, тебя не поймают и не отдадут на суд пламени?

— Я не…

— Ты не думала, что отец Бет захочет справедливости для обоих людей, ответственных за ее травмы?

Я прижала топор к груди, стараясь, чтобы его слова не попали мне в сердце.

— Вовсе нет…

— Ты хоть представляешь, через что она прошла? Тебя вообще волновало, что твой брат мог получить то, чего хотел?

— Довольно, — резко сказала Элла.

— Я скажу, когда будет довольно! — проорал он в ответ, а потом испугался, будто не собирался кричать. Он нервно огляделся, прежде чем снова посмотреть на меня. Когда он снова заговорил, в его голосе слышалась мольба. — Ты знаешь, что поступила неправильно, девочка. Признайся в этом. Заплати свой долг, или деревня не очистится от него. Бет придется столкнуться с невзгодами, которые ты навлекла на нее, еще долго после того, как ты найдешь новую жизнь для себя. И ты это знаешь.

Он говорил о вере горцев, что несчастье, будь то болезнь или преступление, может распространиться, если его не сжечь. Огонь был правосудием