предметов в их дальномерном развитии. Нужен третий глаз, расположенный выше первых двух! И если двумя глазами человек видит как бы две грани куба, то третьим глазом он мог бы увидеть третью — верхнюю грань, приобретя что-то вроде панорамного зрения. Правда, частично мы научились компенсировать свой физический недостаток едва заметным вскидыванием вверх-вниз головы и движением глаз в вертикальной плоскости. Но только при одновременном сравнении трех изображений мы смогли бы оценить мир в полном объеме. Три — число необходимое и достаточное. Никакое последующее увеличение тут ничего не изменит: всегда остаются две базы — горизонтальная и вертикальная. Но какой поток информации об окружающем мире хлынул бы в наш мозг! И какая беспредельная палитра красок стала бы подвластна органам чувств!
Да, мы привыкли к своему зрению. Оно дает нам возможность судить о прекрасном, наслаждаться книгой, считывать показания приборов, любить. Оно позволяет увидеть багровую настороженность заката и грациозные шалости котенка, падучую звезду и чуткую гладь лесного озера. Так какой же художник сознается в том, что он мог бы писать лучше, если бы был совершеннее человека? Одни только инженеры-психологи все переделывают и переделывают пульты управления и все подстраиваются под ограниченные возможности человеческих глаз. Да, тяжело вздохнет и отложит в сторону чертежи очередной изобретатель новых эффектов циркопанорамного кино.
Мы не жалуемся на свое зрение. Потому что не знаем ничего другого. И еще потому, что царь природы не может иметь ущерба.
Но вот я гляжу на трехглазое неземное лицо. Оно написано красками, половину которых мне никогда в жизни не ощутить. Для меня, как и для любого человека, рожденною планетой Земли, навсегда останутся в этих местах черные провалы, неожиданные переходы от ощущения к мраку, пустые непрорисованные куски. Потому что спектр видения неизвестных разумных существ простирается намного дальше в инфракрасную и ультрафиолетовую его области. И художник неведомой планеты умело пользовался всей своей богатой палитрой. Броско очерченный образ представителя иной цивилизации шагнул к нам через пространство и время, шагнул — и в течение многих веков остался непонятным чудотворцем. А те, кто истово молился ему несколько раз в день, не подозревали о его внешности. Лишенный всяческой растительности череп я бы все-таки не рискнул назвать голым — он постепенно, без четкой границы переходил в окружающий фон. Не зря Алекса Петров набросал по краям несуществующий у оригинала реденький пушок — ему нечем было выделить лицо из пространства. Над теменем плясало несколько пучков голубоватого пламени. Я не знаю, в чем тут смысл восприятия, но они именно плясали, постоянно и незаметно для глаза меняя цвет и контур около какого-то общего положения. Все три глаза были накрыты резко изломанными бровями. Веерообразные отверстия и круглый рот не вызывали сомнений в закономерности пребывания их на этом лице. И насколько бережно и даже однообразно расходились цвета при переходе от лица к фону, настолько безудержно, ярко, без полутонов выписаны глаза, щеки, одежда. Некоторые провалы в палитре — конечные, емкие, густые — были на наш земной взгляд совершенно необоснованы. Такими пятнами, например, разделялись язычки голубоватого пламени, делая неправдоподобным мгновенный переход света в тьму. Другие накапливались так постепенно, что оставляли глухое беспокоящее чувство, казалось, напряги всю силу воли, и уловишь то, что скрыто за этой недосказанностью. Так, например, у самой грани распада зрительного ощущения написан почти невидимый ореол вокруг головы представителя чужого разума. Вероятно, такой ореол мы смогли бы увидеть у каждого, если б научились воспринимать биотоки мозга.
Художник далекой планеты писал не для землян, вкладывая в портрет тонко схваченную объемность и не ограничивая себя в выборе цвета. Это понял древний живописец Земли и смело покрыл чистыми земными красками неземное лицо. Быть может, тем самым он спас его от уничтожения воинствующими монахами.
Но главное — заботясь о ширме, о маске для пришельца, он создал новое оригинальное произведение. Спустя семь веков легкие его краски тончайшей пленкой сняты с оригинала и наклеены на новую доску — так в наше время родилась икона, не освященная церковью, но еще более чудотворная, чем все святые мощи, вместе взятые. Она висит у меня над столом и ежедневно рассказывает свою историю. Так что пусть не удивляются верующие — и у атеистов могут висеть образа.
А настоящая «Фантастическая гравюра»? Она все еще исследуется учеными, и тот самый криминалист, по-моему, собирается выжать из нее диссертацию. Кстати, я слышал, что после этой истории многие начали скупать древние иконы и вываривать их до проявления второго изображения. Что ж! Скоро мы станем свидетелями еще и не таких открытий.
Да, портрет писался не для земного зрителя. Мы смотрим на него глазами дальтоника, даже не подозревая о всей полноте чьих-то цветовых ощущений. Но что же, в конце концов, цвет, как не свойство окрашенной поверхности отражать световые лучи преимущественно одной длины волны! Пусть они попадают в невидимые для нас области спектра — мы понимали гораздо больше, чем видели, и что-то здесь было от изощренного змеиного инстинкта. Мы ощущали их энергию по всей области спектра от инфракрасного до ультрафиолетового цветов. И они приносили нам неосознанную эмоциональную информацию. Мы улавливали ее на ощупь — вполне заметной живой теплотой, но и расстояние не умело ее убивать. Портрет излучал, и мы впитывали это излучение даже с закрытыми глазами — всей кожей, нервами, волосами. Оно приходило к нам периодическим и безболезненным жжением языка, внезапной искоркой по руке, неожиданным и приятным нытьем зубов. А может быть, еще более тонкими способами восприятия?
Несомненно одно — наше зрение прогрессирует. Обезьяны видят два-три цвета. Говорят, неандерталец различал около четырех оттенков. Мы — семь и множество нюансов. Не исключено, что наши потомки увидят мир в двенадцати цветах. И естественно, оценят всю прелесть «загадочной гравюры».
