Толстого, стоявший здесь с ее детских лет, которого она не имела духу удалить, хотя уже давно пережила пору увлечения им, сердито глядел на брошенные на стол перчатки, кружевной веер на белой ленте, букет фиалок, на все, что с таким интересом выбирала для нее генеральша. На стройные ноги молодой девушки уже были натянуты тонкие, как паутина, белые чулки, сквозь полупрозрачный шелк которых просвечивала розоватая кожа, и белые туфельки. Они представляли странный контраст с ее девически скромным бельем без всяких украшений и прошивок. Тяжелые золотисто-русые волосы, которые она обыкновенно носила заплетенными в две косы, двумя пышными волнами ложились ей на плечи. Она сидела, вытянув вперед обнаженные руки, и, обхватив ими колени, смотрела в одну точку. Дора стояла у кровати тоже молча и неподвижно. Обе, и барышня и горничная, как будто забыли, что надо одеваться. В дверь постучали. Обе вздрогнули. Это Дуняша принесла ей батистовый пеньюар.

— Маменька вам прислали. Может француз головку вам убрать?

Дора накинула на Ольгу пеньюар, и за Дуняшей вслед явился черненький улыбающийся француз с гребенкой за ухом.

Ольга чуть-чуть поморщилась, когда его не совсем опрятные и пахнувшие жирной помадой руки взялись за ее голову. Дора, следившая за всеми ее движениями своими горящими глазами, вся покраснев, быстро сказала:

— Может быть, я вас причешу?

— Все равно мама не успокоится, пока он меня не изуродует, — ответила Ольга и равнодушно отдала голову в распоряжение мосье Жюля. Она сидела молча и машинально глядела в поставленное перед ней зеркало. Оно отражало точно чужое ей лицо, так изменяла его модная прическа. Разделенные надвое волосы прикрыли лоб, и он стал ниже, а глаза, и без того темные и большие, казались еще темнее от соседства золотистых завитков. Наверху мосье Жюль сколол их углом.

— A la greque! — объяснил он. — У madmoiselle такие большие волосы, что ничего иного с ними нельзя поделать. Oh, се qu'une parisienne aurait donne pour ces cheveux! У наших дам нет волос, одни postiches.^[2] Можно сюда пучок фиалок? Так madmoiselle совсем напоминает madmoisselle Миерис из «Quo vadis»!^[3]

Он произносил «Куо вади» и долго еще болтал по парикмахерской привычке, не обращая внимания на то, что ему не отвечают. Наконец он кончил прическу и удалился.

Ольга встала и обвела глазами комнату. Глаза ее останавливались то на том, то на другом предмете. Она точно медлила отчего-то… Потом взгляд ее упал на платье, на неподвижно стоявшую Дору. Она вдруг сказала решительно:

— Ну что ж… надо одеваться.

Дора подала ей платье. Обе молчали. Слышно было, как билось сердце Доры. Громко, сильно, точно кто-то ударял ей в грудь маленькими молоточками, пока она застегивала платье сзади. Опять постучали в дверь.

Вошла вдова и принесла от генеральши кружевной платок.

— Вот, маменька забыли вам дать… Господи, Ольга Николаевна! Да какие же вы красавицы! Точно невеста, в белом!..

Вдова взирала на нее с умилением, даже ручки на животе сложила молитвообразно. Ольга улыбнулась ей одними губами и в каком-то раздумье повторила за ней:

— Невеста…

Вдова еще раз покачала головой.

— То есть всегда бы вам в белом ходить, Ольга Николаевна, а то все в черном, ровно монашки какие! Маменька сейчас уж совсем готовы, просили вас прийти к ним, как оденетесь…

— Я тоже… сейчас буду готова! — своим бесстрастным голосом сказала Ольга. — Я приду.

Вдова вышла. Дора продолжала застегивать лиф. Пальцы ее так дрожали, что крючки не попадали в петли. Ольга Николаевна вдруг обернулась и спросила:

— Что, Дора, похожа я на невесту?..

Дора вдруг соскользнула на пол, обеими руками охватила колени Ольги Николаевны, прижалась к ним и замерла. Только плечи ее вздрагивали.

Ольга нагнулась к ней и, стараясь приподнять ее, гладила ее по голове, как ребенка:

— Дора, Дора!.. Где же наша сила воли?..

Ее лицо было бы совершенно спокойно, хотя и смертельно бледно, если б не вздрагивали ноздри. И вся она сейчас, высокая, стройная, красивая, казалась сильнее и старше Доры, хотя была моложе ее лет на семь.

— Зачем не мне, зачем не мне!.. — простонала Дора, вся содрогаясь от беззвучных рыданий.

— Дора, Дора! — с нетерпением сказала Ольга, видя, что та не унимается. — Ты же мне делаешь… больнее. Это твоя помощь?.. Я не плачу…

— Я безумная! Я не буду больше! — прошептала Дора. Она все еще не вставала с колен. Нагнулась еще ниже и прильнула губами к беленькой туфле.

— Дора! — Ольга вся вспыхнула, хотела рассердиться. Но в лице Доры было что-то такое, что она вдруг протянула вперед руки и крепко прижала к себе поднявшуюся Дору.

С минуту они стояли молча, обнявшись. Ольга закрыла глаза. Глубокая продольная морщина прорезала ее лоб. Губы были плотно сжаты.

Вдруг она быстрым движением почти оттолкнула Дору.

— Ну, кончено… Довольно. Пойдем сейчас к маме… туда. Лучше сейчас же, что бы ни было… Передай всем привет. Прощай, прощай, Дора!..

Она сильно стиснула ее руку, тряхнула головой и ушла, кивнув головой на стол.

— Принеси все… к маме. Эти… вещи.

Генеральша уже была готова, в фиолетовом бархатном платье, сияющая бриллиантами и улыбками.

Увидав дочь, она даже ахнула и вдруг неожиданно прослезилась: генеральша вообще легко плакала.

— Что вы, мама?.. — сказала Ольга, целуя руку матери.

— Мне так жаль, что ты целых два года потеряла! — всхлипывала генеральша, утирая глаза батистовым комочком. — Все взаперти… Всегда в черном, точно бедная курсистка какая-нибудь! А тебе так идет белое… И такая ты у меня красавица!.. — И она обняла дочь и поцеловала ее, прижавшись к ней влажной от слез щекой.

У Ольги вдруг что-то дрогнуло в лице. Совершенно неожиданно она спросила мать:

— Мама… а может быть, вы не поедете? Генеральша остолбенела и даже плакать перестала:

— Что это ты?

Ольга как-то сконфузилась.

— Да так… я подумала, что, может быть, вы… с непривычки… устанете… или не в настроении… Там ведь будет Анна Викторовна… — смущенно объяснила она.

— Что ты, милая, бог с тобой! — обиженно возразила генеральша. — Кажется, я еще не Пиковая дама, от дряхлости не рассыпаюсь. Вдруг бы я на твой первый бал не поехала!

Ольга опустила голову. Мать оглядела ее со всех сторон, перевернула, еще и еще оглядела под оханья вдовы и Дуняши, поправила какую-то складочку, какой-то завиток… Потом начали искать перчатки. Потом пропала лорнетка. Потом отпоролось кружево.

Наконец после долгой возни Дуняша доложила, что лошади поданы, и все высыпали на крыльцо. Вплыла в карету генеральша в соболях, потом луч от фонаря осветил золотистую голову с пучком фиалок…

— Дора, не простудись! —