кладет подбородок на скрипку и начинает ее настраивать. Это надо делать очень тщательно, нет ничего хуже, чем фальшивый звук.

Он проводит смычком по струнам, прислушивается и подвинчивает колки. Поглядеть на него так — Поммер сейчас кажется необыкновенно нежным. Он благоговейно вслушивается в звуки скрипки. Лакированная желтая скрипка будто нашептывает в его большое волосатое ухо что-то манящее, мягкое.

В ушах детей это пиликанье звучит так:

Ни-ить! Ни-ить! Ни-ить! Ни-ить!

Пря-жа! Пряжа! Пряжа!

Шнур-р! Шнур-р!

Узел!

Наконец нужный тон нащупан. Это большая радость. Глаза у детей сияют, звонкие голоса заполняют школу. Даже тем, кто складывает дрова, становится веселее. И вдруг кому-то из них в глубине души становится жаль, что он не умеет петь. Конечно, вслух они об этом не говорят, какое там! Только с еще большим ожесточением швыряют серые осиновые поленья, словно те в чем-то виноваты.

Солнце в небе прошло уже немалый путь и забежало далеко за линию полудня. Оно проделало три четверти своего круга над школой и сейчас как раз выглядывает из-за ее крыши, косо светит в дверь дровяного сарая, на сухие поленья для поделок, что стоймя стоят в углу.

В классе солнечные лучи тянутся к карте полушарий и, пробившись через светлый поток пыли, отсвечивают на Великом океане. Поммер отбивает такт, напряженно и сопереживающе смотрит на детей.

Все течет в Великий океан, все — как вода, будь это песня или весна. Течет и Поммер, медленно, неподатливо, но все же течет. Великий океан всюду, и школа в Яагусилла всего лишь крошечный островок с сорока двумя учениками, с Библией, цифирью и керосиновыми лампами. Простая житейская правда, точно теплый весенний ветер, окутывает все, стирает краски и все заставляет течь в одном направлении.

Что видят дети своими чистыми голубыми глазами сейчас и что увидят в будущем?

Знают ли они, что Поммер, этот скуластый человек в белом шейном платке, открывает перед ними волшебные ворота в страну, где хозяевами будут только они? Велика ли беда, что в этих воротах стоят слово и палка.

Слово и палка и добрая воля.

Нет, так дело не пойдет. В одном месте они совсем фальшивят. Хор разваливается, как неутоптанный стог сена.

Учитель в сердцах останавливает поющих, велит им сесть и терпеливо объясняет, как надо петь это место.

Выше, да, непременно выше. Он напевает сам. Неужели они не слышат и ему придется снова пиликать им на скрипке?

Мысли детей разбредаются. Так же как у самого учителя, хотя он и не хочет в этом признаться. От солнца исходит какая-то истома, ветер подсушивает землю, блестят лужи, и бугры уже сухие. Скоро можно выезжать в поле.

В конце концов Поммеру все же приходится взяться за скрипку, он крутит колки, настраивает ее. Ему кажется, будто инструмент снова расстроен.

Весенняя усталь ноет в суставах.

Ветер гремит под окном в саду. Дети слушают скорее ветер, чем скрипку учителя. Поммер подходит к окну посмотреть, что там такое стряслось.

Это старая, брошенная у стены крышка улья, ею и хлопает ветер. Учитель задумчиво смотрит в сад. Вот они — кусты смородины, крыжовника, яблони, сливовые деревья и две беседки. Сад замер в ожидании под высокой синью весеннего неба. Все требует труда и забот. Это его сад, у него с ним было немало маяты, будет и впредь.

Что же делать с этой стукающей крышкой улья? Выйти и поставить в затишек, чтобы не хлопала? Но за это время у детей совсем пропадет охота петь, они и так устали и поют вяло, гораздо ленивее, чем зимой.

Нет, уж лучше он заставит их петь снова. Настоящее пение должно заглушать даже бурю, не говоря уж о каком-то там стуке доски!

У Поммера приподнятое настроение. Он машет рукой в такт, пытаясь вложить в свои движения все, что есть в нем самом — задор и воспоминания.

Та-ак, теперь и в самом деле звучит немного лучше. Разве они сами не чувствуют? Пусть скажет Эрсилия Пюви, чувствует ли она, что сейчас пение пошло куда лучше.

Девочка, краснея, отвечает, что чувствует.

Дети не понимают, что творится сегодня с Поммером. Но его воодушевление передается и им: в детях, как солнце сквозь пыль, пробивается и сверкает что-то светлое. Или они тоже ощущают, что нашептывает скрипка на ухо Поммеру?

II

Но тут их прерывают. Слышно, как кто-то шаркает на крыльце, старательно счищая с сапог весеннюю грязь, затем раздается стук.

По классу проходит шорох, дети переглядываются. Даже учитель настороженно прислушивается.

А вдруг это инспектор, не предупредив, нагрянул из Тарту?

Поммер делает знак Юку Краавмейстеру, чтобы тот открыл дверь. Но не успевает мальчик встать со скамьи, как дверь открывается и в класс входит коренастый пожилой человек в белом кожухе. В дверях он снимает ушанку и, сияя раскрасневшимся лицом, здоровается: «Бог в помощь!»

Все смотрят на него с изумлением, но вошедший не смущается и продолжает приветливо:

— Вот урвал времечко на скотном, дай, думаю, загляну в школу, что там учитель да ребята делают… Небось, Поммер не рассердится, если я посижу немножко здесь и тихонько послушаю?

Прежде чем Поммер успевает ответить, старик усаживается на последней парте рядом с Элиасом Кообакене и по-домашнему распахивает полы кожуха.

— Пойте, пойте, на меня, старого пня, не смотрите.

Поммер знает вошедшего — это Пеэп Кообакене, мызный скотник, дедушка мальчишек Кообакене. Только почему он вошел в класс во время урока? Мальчишки уже давно не бедокурили, во всяком случае ничего не делали такого, из-за чего пришлось бы вызывать в школу родителей. Элиас, правда, получил зимой взбучку, обижал девочек, но об этом давно все забыли.

Детей смущает присутствие чужого человека. Поммер чувствует это, и когда они снова заканчивают песню, он говорит:

— На сегодня хватит.

Юку Краавмейстер встает из-за парты и вовсю звонит в колокольчик, выбегает на крыльцо, чтобы услышали радостную весть и те, кто складывает дрова.

Дети торопливо собирают книги, и Эрсилия Пюви закрывает свой знаменитый песенник.

Пеэп Кообакене с добродушней усмешкой смотрит на ребячью кутерьму и говорит:

— Вы молодые и ученые люди и петь умеете отменно. Вот и у меня, старика, стало от вашего пенья веселей и привольней на сердце. Но я хочу