напоминал бетонный аскетизм «предбанника». Более всего комната походила на офицерский «красный уголок» какой-нибудь воинской части довоенного времени. Обшитые панелями из ламинированного ДСП стены, мягкая мебель, тумба с цветным телевизором «Электрон», видеомагнитофоном и даже полочкой с видеокассетами, журнальный столик, полупустой стеллаж с книгами. Все не новое, конечно, как минимум двадцатилетнее, но ухоженное и не слишком потасканное. Разве что памятных по прежней жизни портретов на стене не оказалось: ни последнего генерального, перед самой Войной в одночасье ставшего еще и Президентом, ни министра обороны. Наверняка висели когда-то, лет эдак… ну, понятно, сколько назад, да затем без особой церемонии потихоньку и исчезли, навечно сгинув на каком-нибудь складе. В дальнем углу мирно урчал холодильник, рядом на столике покоился алюминиевый электрочайник с черной пластмассовой ручкой и какая-то накрытая армейским вафельным полотенцем посуда. В общем, привычная картина, вот только окон по понятной причине не было. И это разом перечеркнуло бросившийся в глаза уют, рывком вернув Баранова обратно в суровую реальность.

— Присаживайтесь, полковник, — без особых церемоний Самарин кивнул на диван. — Разговор будет долгий, полагаю. Чай, кофе? Если захочется чего покрепче, тоже найдем. Не так, чтоб мы шибко шиковали все эти годы, но кой-чего для дорогого гостя сыщем. Нас тут не столь уж много, на момент катастрофы в расположении находилось от силы треть персонала, так что запасы еще остались. А остальные? Сами понимаете, никто ведь не предупреждал, что начнется. Двадцать седьмое апреля было воскресеньем, увольнительные, все такое прочее… гхм… впрочем, простите…

— Ну что вы… Чаю, пожалуй.

— Витя, поставь чайник, — встряхнув головой, полковник кивнул товарищу. И снова обернулся к гостю:

— Нет, правда, простите. Несу какую-то чушь. Сидим тут почти двадцать лет, просто удивительно, что еще крыша не съехала. Хотя были прецеденты. У меня ведь там, снаружи, вся семья осталась…

— Прекратите, полковник. Не нужно извиняться. Между прочим, сам я тогда тоже уцелел чисто случайно — товарищ попросил поменяться дежурствами. Свадьба у него… была. А семья? Когда все это случилось, я даже не пытался искать — три боеголовки, сами понимаете. Ни левобережья, ни правобережья не осталось, просто гигантское озеро на месте города.

Несколько минут в комнате царило молчание, затем подошедший Картузов водрузил на стол закипевший чайник и три стакана с уже засыпанной заваркой. Поставил рядом сахарницу и, к удивлению, Баранова, пепельницу — видимо, система вентиляции позволяла курить. Так же молча заварил чай и занял свободное кресло.

— Итак, с чего начнем?

— Вам решать, — пожал плечами гость. — Да, кстати, — он кивнул на принесенный с собой чемоданчик:

— Здесь все данные, которые вы запрашивали. Не совсем понимаю, зачем это нужно, но тем не менее. И, знаете что еще? Давайте-ка перейдем на «ты», сами же сказали, что у вас тут все просто. В званиях мы, в общем-то, равны, да и какие теперь могут быть звания? Ни армии, ни страны, ни мира…

— Легко. А насчет данных? Сейчас объясним, — Самарин переглянулся с товарищем и начал рассказ:

— Чем занимался наш Центр еще до рокового дня, вы наверняка знаете. Но, на всякий случай, напомню: мы были единственным в Союзе НИИ, занимающимся проблемами времени и пространства. По-крайней мере, официально. На самом же деле, нам была поставлена совершенно определенная задача: выяснить, существует ли хоть малейшая вероятность проникновения в четвертое измерение, суть — можем ли мы изменить ход Времени. Или, если не можем, то есть ли возможность понять сущность этого измерения, хотя бы в качестве сторонних наблюдателей. Задача была из разряда, что называется, стратегических — предполагалось, что мы, овладей тайнами Времени, сможем менять мировую историю по своему хотению. Впрочем, до восемьдесят шестого года особых прорывов у нас, в общем-то, не было. Но вот после… Лично я склонен считать, что в момент катастрофы нечто изменилось в привычной нам структуре пространственно-временного континуума, по-крайней мере, аппаратура это зафиксировала. Ну, не именно это, но, скажем так, некие не поддающиеся объяснению изменения. Как только мы осознали, что наш мир погиб, и привычной реальности больше просто не существует, то занялись исследованиями — больше просто ничего не оставалось делать. Или потихоньку вымирать, сходя с ума, доедая последние запасы и постепенно деградируя, либо все же выполнить возложенную на нас задачу, решение которой, сами понимаете, вполне могло все изменить. И мы её выполнили. Нам понадобилось почти пятнадцать лет, чтобы найти ответ, — полковник отхлебнул из стакана, поморщился и бросил в него три кусочка рафинированного, пожелтевшего от времени сахара. Торопливо размешал, словно боясь потерять нить повествования:

— Вот только наше открытие не совсем соответствовало первоначальному заданию. Мы хотели найти брешь во времени, а нашли путь в параллельный мир.

— Что?! — Баранов едва не опрокинул на себя полупустой стакан.

— Именно так. Мы выяснили… нет, глупость, конечно, лучше так: мы подозреваем, что структура Вселенной бинарна. То есть, у любой звезды или планеты есть двойник, расположенный в… собственно говоря, мы не знаем, где именно. Может быть, нас разделяют считанные микрометры, а возможно — тысячи световых лет. Но в одном я абсолютно уверен — у нашей Земли, погибшей в результате ядерной войны, есть близнец. И он жив. Интересно, правда?

Прежде чем ответить, Баранов аккуратно поставил на столик стакан. Достал из кармана портсигар — Самарин разрешающе кивнул — и вытянул из него сигарету без фильтра: курево они уже лет шесть делали сами, благо папиросная бумага и табак на складах имелись. Полковник, не дожидаясь, пока гость закурит, протянул ему початую пачку болгарского «БТ»:

— Угощайся, Юрий Степанович, у нас пока еще есть. Персонал, к счастью, уж десяток лет не дымит — таковы правила, а вот мы травимся понемногу. Глупо, конечно, и так фон завышен, но, сам понимаешь… Короче, угощайся.

Баранов ухмыльнулся понимающе, но сигарету взял, с видимым удовольствием прикурив от протянутой бензиновой зажигалки. Умереть от рака легких или инфаркта он не боялся: слишком уж много поводов погибнуть было за последние два десятилетия. И арбалетные болты диких бредунов-пустотников, и пули организованных банд «охотников за хабаром» — да стоит ли вспоминать? Было — и было. Скольких он потерял, предпринимая редкие вылазки наверх, прежде чем пришло сообщение из Центра?