внешнего импульсов. Внутренний импульс был продиктован необходимостью вернуться к человеку, восстановить его независимое, не предписанное идеологией «я», и обусловлен «естественной» динамикой глобализации как исторического процесса. Внешний импульс шёл от мощного потока западной литературы, хлынувшего в Китай по мере того как страна становилась всё более открытой. Современная западная литература дала вдохновляющую модель свободного духом «я» и поразила китайских писателей панорамой литературных методов, с помощью которых автономное «я» проявилось по-новому. Полифонические голоса с Запада решили для китайских писателей практические проблемы изображения. Они открыли им глаза на широкое разнообразие литературных возможностей и помогли их идеям принять новые формы.

За всем многообразием эстетических направлений Запада — интуитивизма, фрейдизма, экзистенциализма и многих других — просматривались общие тенденции.

Это отказ от разумного, рассудочного восприятия явлений действительности и абсолютизирование области чувственного, бессознательного познания, стремление доказать, что только художественное творчество может быть абсолютной свободой. В западном модернизме господствовал дух философии абсурда, культ бреда, безумия, который выводился из работ Ницше, Фрейда, Юнга и других.

В современной китайской литературе сложно определить границы модернистского потока и течений внутри него, а также выявить соотношение модернистских и постмодернистских тенденций. Под пером китайских авторов система взглядов и приёмы модернизма, будучи освоены позднее породившего их периода, видоизменяются и «постмодернизируются». Знакомство с модернистскими текстами показывает, что один и тот же автор прибегает к приёмам и модернизма, и постмодернизма; чёткие границы здесь провести невозможно, возможно лишь установить пределы пространства, где позиции модернизма и постмодернизма совпадают с личностными установками писателя — стремление быть вне политики, вне «большой истории», вне реализма.

Начиная со второй половины 1980-х гг. в Китае возникает феномен «поиска корней». Это радикальным образом изменяет литературную среду. Литература «поиска корней», собравшая таких плодовитых и талантливых писателей, как Хань Шаогун, Мо Янь и другие, ощущала сильнейшую потребность в понимании собственной традиционной культуры, которая очернялась, неправильно интерпретировалась или искажалась на протяжении всего XX в. Литература «поиска корней» продолжила те поиски новых форм в искусстве и новой художественной индивидуальности, которые уже вели модернистски ориентированные китайские писатели. Они поняли, что западной культуры самой по себе недостаточно для того, чтобы воссоздать культурную индивидуальность Китая, а западного модернизма недостаточно для того, чтобы создать новую художественную реальность. Более того, они осознали, что невозможно обрести духовное спасение без понимания своей собственной национальной культуры. Связанные между собой цели — поиск художественной индивидуальности и национального культурного своеобразия — вызвали к жизни литературу «поиска корней» как литературное направление.

В середине 1980-х гг. китайские писатели уже познакомились с произведениями Ф. Кафки, X. Л. Борхеса, Дж. Джойса, В. Вулф, У. Фолкнера, Я. Кавабата, Ч. Айтматова, В. Астафьева и многих других зарубежных авторов. Но в своих отношениях с западной литературой китайская литература была на позиции потребителя. Это провоцировало реакцию недовольства китайских писателей самими собой. В контексте более широких культурных саморефлексий, которые начались, когда интеллигенция попыталась разобраться с происхождением «культурной революции» и установить её связи с китайским национальным характером, молодые писатели задавались вопросом, что произошло с китайской литературой, отчего она так отстала? Писатели предлагали прорвать поверхностный слой современной действительности, заняться разработкой глубинных пластов «древней культуры» и развернуть по-настоящему эффективный диалог с мировой литературой. Ключ к пониманию платформы литературы «поиска корней» содержится в понятии «поиск», где поиск — это процесс деструктуризации китайской и даже мировой традиции с позиций современного сознания и воссоздание этих структур, наполнение их новым, реальным содержанием. Такое направление имеет много общего с постмодернизмом — магическим реализмом Маркеса, историзмом, контекстуализмом и т. д.

Особая роль в развёртывании литературы «поиска корней» принадлежит роману Г. Маркеса «Сто лет одиночества» и его китайскому переводу, который был издан в Пекине в сентябре 1984 г. Для китайских литераторов стало откровением то, как этот латиноамериканский писатель использует традиционные национальные мифы и местный фольклор и смешивает реализм с фантастикой. В ситуации, когда молодые китайские писатели ощущали себя «сбитыми с толку» собственной национальной традицией и в то же время «запутанными» модернистской литературой Запада, роман «Сто лет одиночества» и вдохновил их, и показал им суть дилеммы, которая перед ними стояла.

Латиноамериканский пример показал китайским писателям, что культурное наследие, которое когда-то рассматривалось как бремя, может на самом деле рассматриваться как культурное сокровище. «Магический реализм» вместе с Ф. Кафкой и американскими романами о Среднем Западе с их «естественной и дикой культурой» создали новый климат в китайской литературе. Они способствовали осознанию молодыми писателями нового возможного пути — «прыжка через зону культурного разрыва» — разрыва длиною в век.

Главным вопросом для этих писателей было определение направления поиска — где искать традиционную культуру? Поиски осложнялись тем, что эта культура существовала как концепция в их головах, но не была частью их жизни. Писатели должны были определить, что они подразумевают под традиционной культурой и как они могут её возродить.

Литературу «поиска корней» питало творчество латиноамериканских «магов», прежде всего X. Л. Борхеса и Г. Гарсиа Маркеса. Магический реализм как тенденция в искусстве XX в. занимает промежуточное положение между сюрреализмом и традиционными стилями, особое значение здесь приобретают элементы откровенной фантастики, «приспособленные» для выражения мифологического коллективного сознания. Трудно не согласиться с утверждением, что фантастико-сюрреалистический кошмар индивидуалиста-европейца заменяется, точнее, замещается в магическом реализме мифом, реально существующим в мире