на Билла и Уоллеса.

– Прости, Роланд, – сказал Билл, – это все моя вина, приятель.

Роланд отрицательно покачал головой:

– Я все равно и сам собирался попробовать. Тут твоей вины нет. Честь знать тебя.

Когда они прибыли на дно, там их встретили трое констеблей.

– Этого отведите к Сушонгу, – Карлоский подтолкнул Уоллеса к ним. И Роланд покорно пошел с этой троицей.

– Что они собираются сделать с Роландом? – спросил Билл тихо.

– Кто знает? – ответил Редгрейв с грустью.

Билл постарался подумать о побеге. Но в нем, казалось, не осталось ни капли желания драться. Он знал, что никогда не увидит свою дочурку или жену. И Карлоский был хорош в своем деле. Он больше не позволит Биллу пройти мимо себя.

Билл шел перед Карлоским и Редгрейвом, пока они направлялись к метро. Путешествие к Центральному контролю было похоже на путешествие назад по его памяти. Больше десяти лет в Восторге. Нью-Йорк. Лондон. Война…

Того парня унесло из треснувшего фюзеляжа самолета. Билл всегда чувствовал себя плохо из-за того, что выжил, а тот мальчик погиб, погиб он и многие другие. Погибли друзья, разбившись в горящем бомбардировщике. Что ж, теперь у него появился шанс присоединиться к ним…

Они добрались до Центрального контроля, и он оказался в тени мертвых. МакДонаг поднял глаза и увидел истлевший труп Фрэнка Фонтейна. Он выглядел точно Иисус на кресте, который пропустил свое воскрешение. Райан приказал грубо подлатать это тело, доставить сюда и поместить на стену. Послание для его врагов. Вот, чем вскоре станет Билл. Карлоский передал Редгрейву Томми-ган и достал пистолет из-под полы пальто, отступил Биллу за спину.

Билл услышал, как Карлоский взвел курок.

– Должен был распять тебя, прежде чем убить, – заметил он. – Но ты мне всегда нравился. Так что. Быстрая смерть.

– Думаю, надо было убить Райана, – проговорил Билл. Собственный голос показался ему низким и неестественным. – Он, наверное, злорадствует…

– Neyt. Он понимает все лучше, чем ты думаешь, – сказал Карлоский. – Множество других здесь, и он смотрел, как они умирали. Но… он не смог быть здесь для этого сейчас. Он сказал мне. Он бы не смог стоять и смотреть, как ты умираешь, Билл. Такой хороший друг, как ты…

Билл улыбнулся. Он не услышал выстрела, который убил его.

Нью-Йорк, Парк-авеню 1959

Теплый июльский день…

– Мне так страшно выходить, мама, – сказала Софи в десятый раз за десять минут.

Элейн вздохнула:

– Я знаю. Но ты должна...

– У тебя то, что мы называем агорафобией, Софи, – мягко сказал доктор, весьма дорогостоящий психиатр с Парк-авеню. Добродушный мужчина средних лет в свитере и с галстуком-бабочкой. У него была аккуратно подстриженная борода, крупный нос, грустная улыбка и пытливый взгляд. Но все как-то сложилось так, что он не брал с Элейн очень большую плату. Он, казалось, был весьма заинтересован в случае Софи. Возможно, даже заинтересован в самой Элейн, но совсем иначе.

– Ты должна это сделать, милая, – сказала Элейн.

– Что ж, нет, – возразил доктор. – Она не должна. Она на самом деле хочет. Просто у нее смешанные чувства насчет всего этого.

– Небо меня пугает, – настаивала Софи.

– Я знаю, – улыбнулся доктор.

– В Восторге у нас не было неба, – сказала девочка. Затем она поведала ему еще немного о Восторге.

Он терпеливо выслушал ее, а потом отправил подождать к своему секретарю, чтобы поговорить с Элейн с глазу на глаз.

– У нее замечательное воображение, – сказал он, посмеиваясь. – «Восторг»!

Элейн не пыталась ничего объяснить. Она не могла рассказать людям о Восторге: они бы ей никогда не поверили. А если бы поверили, то это могло привести к ней Райана.

Так что она просто кивнула:

– Да, доктор…

– Она прошла через что-то травмирующее, наверное, через войну? – предположил он. – Где-то за границей?

Элейн кивнула:

– Да. Войну.

Это, во всяком случае, было правдой.

– Я так и думал. Что ж, она поправится. Но мы должны начать разбираться с ее страхами. Я считаю, несмотря на ее возражения, она выйдет сегодня наружу, на прогулку в парке…

К ее удивлению, доктор вызвался пойти с ними. Спустя некоторое время Софи с неохотой согласилась попробовать сходить в парк. Они спустились на лифте и медленно пошли через вестибюль с мраморными полами. Чем ближе они становились к улице, тем испуганней становилась Софи. С тех пор как они покинули рыболовное судно, что подобрало их у берегов Исландии, девочка постоянно старалась оказаться под крышей как можно быстрее, пряча глаза от неба.

Тогда доктор повернулся к ней и спросил добрым голосом:

– Может, я тебя понесу?

Софи посмотрела на него серьезно:

– Да.

Он кивнул не менее серьезно и присел рядом с ней на колени. Она обхватила руками его шею, и доктор поднял ее, понес к дверям, держа на закорках. Элейн пошла рядом с ним. Ей не удалось удержаться от гротескного сравнения этой сцены с тем, как Большие Папочки порой носили Маленьких Сестричек. Но она выкинула эту мысль из головы.

– Ох! – всхлипнула Софи, когда они вышли в жаркий солнечный свет, но лишь сильнее вцепилась в доктора.

Они отправились в Центральный парк, и всю дорогу Софи плакала, но не просила спрятать ее от неба.

В парке они нашли открытую зеленую полянку, полную желтых цветов, на краю которой, в кронах деревьев, пели птицы. Доктор поставил девочку на землю, и она медленно вышла из тени под солнечные лучи.

– Мама, – сказала Софи, заслоняя глаза рукой, чтобы посмотреть вверх, в синее небо. – Здесь чудесно. Все такое бесконечное. И знаешь что?

– Что?

– Я думаю, что папочке бы такое понравилось.

– Да, Софи, – ответила Элейн, просто стараясь не заплакать. – Да, любимая. Да. Ему бы понравилось.

Примечания

1

Кокни (англ. cockney) – прозвище выходцев из бедных рабочих районов Лондона, а также название их особого рифмованного сленга (здесь и далее примечания переводчиков, источник – интернет).

(обратно)

2

Лампы Тиффани – лампы с витражным абажуром, выпущенные компанией художника и дизайнера Луиса Комфорта Тиффани (1848–1933) Tiffany Glass Company.

(обратно)

3

Говард Хьюз (1905–1976) – американский миллиардер, один из самых скандальных богачей своего времени.

(обратно)

4