тенью, единственным бегуном на всем Севере, которого ему не удавалось победить. В эту ночь — или в этот день, поскольку сейчас не было ни того, ни другого, — неистовый азарт скорости бушевал в его крови. Целых двадцать минут продолжал он свою гонку без соперника и наконец остановился. Бока его вздымались и опадали от учащенного дыхания, но он не устал и не запыхался. Голова его настороженно поднялась, глаза пристально вглядывались в сумеречную мглу перед ним, а мокрый черный нос усердно принюхивался к едва заметному легкому ветерку.

В этом ветерке было нечто, заставившее его повернуть под прямым углом к прежнему направлению, в редкий кустарниковый лесок, растущий здесь кое-где вдоль побережья. «Лес», в который вошел Быстрая Молния, состоял из скрюченных и искривленных карликовых деревьев, исковерканных и изуродованных до такой степени, что казалось, будто они, извиваясь в пароксизме агонии, были насмерть скованы морозом. Лес этот, живущий веками, никогда не вырастал выше защитной толщины снежного покрова. Ему могло быть сто, пятьсот или тысяча лет, но самое могучее его дерево, с руку человека в обхвате, едва достигало высоты спины Быстрой Молнии. Местами «лес» был даже довольно густым и порой служил кое-кому неплохим убежищем. Крупные полярные зайцы шныряли повсюду. Гигантская белая сова парила над ним. Дважды Быстрая Молния обнажал клыки, ловя увертливые тени маленьких шустрых песцов, но не издавал ни звука. Нечто большее, чем ненависть к песцам, овладело им сейчас, и он продолжал свой путь. Запах, витавший в воздухе, становился сильнее. Быстрая Молния решительно двигался прямо на него, не сворачивая и не замедляя бег по мере приближения к цели.

Через полмили он добежал до узкой ложбины — глубокого рубца, оставленного на поверхности земли грубым краем доисторического ледника. Она походила скорее на расселину, чем на долину, и Быстрой Молнии хватило бы дюжины добрых прыжков, чтобы пересечь ее от края и до края, если бы не ее глубина. Перед началом Долгой Ночи угрюмый мрак уже заполнял ее всю целиком. В ней рос лес — настоящий лес, ибо каждой зимой ветры с пустынных равнин до краев засыпали ложбину снегом, предохраняя от мороза деревья высотой в тридцать или сорок футов. Густой и мрачный, лес безмолвно лежал внизу, на дне долины, и Быстрая Молния знал, что там укрывается жизнь, если бы ему вдруг пришло в голову искать ее.

Он бежал вдоль гребня этой древней ледниковой расселины. Он был всего лишь серой тенью, частицей общего мрака. Но в глубине ущелья множество глаз, рожденных для темноты, следили за ним с дикой свирепой жестокостью. Полярные совы, словно большие белые призраки, бесшумно всплывали оттуда. Их огромные белые крылья мелькали над ним. Он слышал зловещее щелканье их смертоносных клювов. Он видел их, но это не останавливало и не пугало его. Лисица суетливо заметалась бы в поисках спасения. Даже волк, оскалясь, обернулся бы в попытке самообороны. Но Быстрая Молния не сделал пи того, ни другого. Он не боялся сов. Он не боялся даже гигантских белых медведей. Он знал, что не в состоянии убить Уопаска, снежного исполина, а Уопаск может раздавить его одним ударом своей огромной лапы. Но, даже зная это, он не боялся. Во всем мире лишь одно могло заставить его испытывать благоговейный страх и трепет, и это «нечто» размытой тенью внезапно возникло перед ним в окружающей полутьме.

Это была хижина — бревенчатый сруб, сложенный из молодых деревьев, которые росли в темной глубине ледниковой расселины. Над хижиной возвышалась труба, а из трубы шел дым. Вот этот-то запах дыма и почуял Быстрая Молния за целую милю от места его возникновения. Несколько минут он стоял неподвижно. Затем он медленно обошел вокруг хижины, пока не оказался с той стороны, где было окно.

Трижды в течение полугода он неизменно проделывал все это, садился перед хижиной и неподвижно глядел на окно. Дважды он приходил сюда ночью, а теперь пришел в сумерки. Всякий раз окно светилось огнем, который горел внутри хижины. Окно светилось и сейчас. Быстрая Молния смотрел на него, как на квадратный кусочек живого яркого солнца. Из него в ночную тьму — лилось таинственное бледно-желтое сияние. Быстрой Молнии был знаком огонь, но, пока он не набрел на хижину, он никогда не видел огня, подобного этому: огня без пламени. Казалось, мир погрузился во мрак по вине этой хижины, потому что в ней спряталось солнце.

Сердце затрепетало в его широкой груди и глаза засверкали странным блеском, когда он остановился, глядя на освещенное окно в сотне футов от него. Назад, через двадцать поколений волков, словно почтовый голубь домой, стремилась таившаяся в нем частица собаки — назад, к счастливым дням своих предков, которые спали у очага белого человека, ощущали прикосновение его руки, назад, к солнцу, к жизни, к теплу и любви, звучавшей в голосе хозяина. Призрак Скагена, гигантского дога, казалось, сидел рядом с ним, когда он смотрел на освещенное окно. Дух Скагена переполнял все его естество. И тень Скагена бежала с ним сквозь мрак, следуя запаху дыма из очага белого человека.

Ничего этого Быстрая Молния не понимал. Сидя неподвижно перед хижиной, он не сводил глаз с нее и со светлого квадрата в стене. Великая тоска и непреодолимое бесконечное одиночество проникали в его дикое сердце, хотя постичь причину этой тоски ему было не дано. Потому что он был волк. Плоть и кровь двадцати поколений волков тяготели над ним. И тем не менее призрак Скагена упорно продолжал оставаться рядом с ним, пока он молча глядел на светящееся окно.

В хижине на краю ледниковой расщелины ярко пылал можжевельник в раскаленной докрасна печурке. Спиной к ней сидел капрал Пеллетье из Королевской Северо-Западной конной полиции. Он вслух читал констеблю Сэнди О'Коннору приложение к своему официальному докладу, который он готовился часа через два отправить с оказией на попутных эскимосских нартах в Форт-Черчилль в семистах милях к югу. «Постскриптум» Пеллетье был адресован главному инспектору Старнсу, командующему дивизионом «М» в Черчилле, и говорилось в нем следующее:

«Прошу присоединить нижеследующие соображения об оленях-карибу и волках, как особо важное дополнение к моему докладу о реальной угрозе голода, который ожидается в Северных провинциях этой зимой. Большие стада оленей-карибу откочевывают на юг и на запад и к середине зимы уйдут все до единого. И уходят они не из-за отсутствия корма. Мох и лишайники в изобилии находятся на глубине фута под слоем снега. Я убежден, что разгоняют их волки. Они не просто охотятся отдельными группами, но собираются в огромные стаи. Пять раз мы с констеблем О'Коннором наблюдали стаи,