на площади в пятьсот квадратных миль, где действовал людоед, и для шести^[3] десяти тысяч паломников, ежегодно проходивших по этой территории с 1918 по 1926 год включительно. Я хочу привести несколько отдельных случаев, показывающих, какие были основания у жителей и паломников ощущать этот ужас, почему они были так терроризированы.

Никакой набат не оказывал такого категорического действия, не бывал так безоговорочно выполняем, как сигнал тревоги, подаваемый при появлении леопарда-людоеда из Рудрапраяга.

На этой территории жизнь текла обычным образом, пока светило солнце. Мужчины отправлялись на большие расстояния по своим делам, на базары или в другие деревни навещать родственников и друзей; женщины ходили к горам срезать тростник и дерн для сушки и покрытия крыш или для корма скота; дети шли в школу или в джунгли пасти коз и собирать сухие ветки. Летом паломники в одиночку или большими партиями с трудом тащились по дороге.

Но как только солнце приближалось к горизонту на западе и тени начинали удлиняться, поведение всех людей, находившихся в это время в районе, претерпевало резкую и заметную перемену: мужчины, которые прогуливались по базарам или в соседних деревнях, торопились по домам; женщины, тащившие тяжелые вязанки тростника и дерна, спотыкались, спеша спуститься с крутых горных склонов; детей, замешкавшихся по пути из школы домой или опоздавших пригнать стада коз и овец, а также тех, которых посылали принести вязанку сухих веток, сзывали обеспокоенные матери. Усталым паломникам местные жители напоминали о необходимости торопиться в убежища.

Когда наступала ночь, зловещая тишина нависала во всем районе — нигде ни звука, ни шороха, ни движения.

Все местное население хоронилось за крепко закрытыми дверями и во многих случаях обеспечивало дополнительную безопасность, пристраивая лишние двери. Те из паломников, которым не повезло, и они не смогли найти приют внутри домов, беспорядочно укладывались, как можно ближе друг к другу, в убежищах для паломников. И все люди — были ли они внутри домов или в убежищах — безмолвствовали, боясь привлечь внимание ужасного людоеда.

Вот что означал «ужас» для гарвальцев и паломников в течение долгих восьми лет.

Сейчас я вам приведу несколько примеров, чтобы показать, каковы были для этого основания.

Мальчик, сирота четырнадцати лет, был нанят пасти стадо в сорок коз. Он принадлежал к угнетенной касте «неприкасаемых»^[4]. Каждый вечер, после возвращения с работы, ему давали поесть и потом запирали в небольшом хлеве вместе с козами. Это помещение было на первом этаже длинного ряда двухэтажных строений и как раз под комнатой, которую занимал его хозяин, владелец коз. Мальчик отгородил задний левый угол хлева, чтобы не дать козам, сгрудившись, залезть на него, пока он спал.

Помещение не имело окон, дверь была только одна. Когда мальчик и козы благополучно загонялись внутрь, хозяин закрывал дверь и пропускал засов с небольшой цепью, укрепленной над дверью, в скобу, приделанную к перемычке двери. Затем, чтобы болт крепче держался, в эту скобу всовывался деревянный клин, а мальчик со своей стороны для большей безопасности приваливал к двери камень. В ту ночь, когда сирота отправился к своим праотцам, дверь, как утверждал его хозяин, была закрыта и укреплена обычным способом, и у меня нет оснований сомневаться в правдивости его рассказа. Это подтверждается и тем, что на двери виднеется много глубоких следов от когтей. Вполне возможно, что, пытаясь открыть дверь, леопард когтями рвал доски и сместил деревянный клин, удерживавший засов на месте, после чего ему стало легко отодвинуть камень в сторону и проникнуть в комнату.

Сорок коз, стиснутых в маленьком помещении, один угол которого был отгорожен, не могли дать пришельцу возможности свободно передвигаться, и остается только догадываться — пробрался ли леопард к месту, где спал мальчик, по спинам коз или же прополз под их брюхами, так как все козы должны были вскочить и стоять на ногах.

Мальчик, вероятно, спал, несмотря на весь шум, поднятый леопардом, пытавшимся проникнуть в помещение. Козы не помешали людоеду войти в комнату, и мальчику, защищенному от леопарда лишь тонкими планками, не к кому было взывать о помощи.

Когда он был убит в своем отгороженном углу, а козы выскочили наружу, леопард протащил мальчика через опустевшее помещение и дальше вниз через поля, идущие террасами в глубокое, усыпанное валунами ущелье. Именно здесь, спустя несколько часов после восхода солнца, хозяин нашел все то, что леопард оставил от его слуги.

Как бы это ни казалось невероятным, но из сорока коз ни одна не получила больше, чем простые царапины.

Сосед зашел к другу, чтобы вместе всласть покурить. Комната имела форму латинской буквы «L»; сидя на полу, спиной к стене, оба соседа курили, и единственная дверь комнаты им не была видна — она была притворена, но не заперта, так как до этой ночи убийств людей в этой деревне не происходило.

В комнате было темно, и ее хозяин только что передал hookah^[5] своему приятелю, как оттуда выпал горящий уголек и табак, рассыпавшиеся по полу.

Сказав, что следует быть поосторожнее, иначе можно поджечь одеяло, на котором приятели сидели, хозяин наклонился, чтобы собрать тлеющую золу, и в это время в поле его зрения попала дверь. Она была раскрыта, молодая луна готовилась зайти, и силуэтом на ее фоне вырисовывался леопард, несший через дверь его друга.

Через несколько дней, рассказывая мне об этом инциденте, оставшийся в живых человек сказал: «Это правда, саиб, когда я говорю, что ровным счетом ничего не слышал, хотя бы вздох или какой-либо другой звук от моего друга, сидевшего рядом на расстоянии только протянутой руки; я ничего не слышал ни тогда, когда его убивал леопард, ни тогда, когда понес. Ничего нельзя было сделать для него, и поэтому, подождав пока леопард немного отошел, я подполз к двери, быстро закрыл ее и запер».

К жене старосты деревни, которая заболела лихорадкой, позвали двух подруг, чтобы за нею ходить.

В доме было две комнаты. Одна из них, наружная, имела две двери: первая открывалась в небольшой замощенный плитками двор, другая вела во внутреннюю комнату. В этой же комнате в стене была узкая прорезь, служившая окном и расположенная на высоте четырех футов от пола. На окне (оно было открыто) стоял большой сосуд с питьевой водой для больной.

За исключением двери, сообщающейся с внешней комнатой, внутренняя — не имела никакого другого прохода или отверстия во всех четырех стенах. Дверь, ведущая во двор, была заперта и надежно укреплена, а дверь между двумя комнатами широко раскрыта.