- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (15) »
Долго, систематически: год, а может, и два. В больницах, на курортах. Ну, а как подпольщику лечиться? — Шелгунов усмехнулся. — Из тюрьмы да в ссылку, из ссылки — в тюрьму… В тюрьме, правда, тоже строгий режим, питание по часам — три раза в день, и спать рано укладывают, а все-таки тюрьма и курорт маленько отличаются друг от друга!
Заметив, что Бабушкин погрустнел, Шелгунов хлопнул его по колену и бодро сказал:
— А в общем, унывать не стоит! Вот грянет революция — потом полечимся![1]
Бабушкин и Шелгунов наперебой расспрашивали друг друга о партийных делах, о товарищах по Питеру, о ссылке.
Как давно они не виделись! Подумать только! Почти семь лет. С тех пор как Шелгунова арестовали вместе с Лениным в морозную декабрьскую ночь. Оказалось, Шелгунов пятнадцать месяцев просидел в одиночной камере петербургской «предварилки». Потом был выслан на Север, в Архангельскую губернию. После ссылки в столицу не пустили, стал жить под «гласным надзором» здесь, в Екатеринославе…
— В Екатеринославе? — перебил Бабушкин. — А я как раз незадолго до того уехал отсюда!..
— Да, я знаю, — улыбнулся Шелгунов. — Меня тут так и называли: заместитель Трамвайного.
…В тюремной камере медленно тянулись день за днем. Друзья подолгу шепотом беседовали. Будто чуяли: скоро придется расстаться.
И вправду — вскоре «особо важного государственного преступника» Бабушкина перевели в четвертый полицейский участок.
3. Студент
Массивная железная дверь захлопнулась с лязгом, тяжело, как дверь несгораемого шкафа. Бабушкин огляделся. В новой камере он был не один. На нарах сидел худощавый, болезненный на вид юноша с огромной лохматой шевелюрой и свалявшейся бородой. Парень раскачивался из стороны в сторону, и губы его шевелились, словно он шептал какие-то заклинания или бормотал наизусть стихотворения. Рядом валялась синяя студенческая тужурка. На Бабушкина он не обратил никакого внимания, даже не поднял головы. В камере было грязно, пол не подметен, на нарах разбросаны дырявые, скомканные носки, носовые платки, одеяло сползло на пол. Бабушкин, ни слова не говоря, снял пиджак, стал подметать. Лохматый парень по-прежнему сидел на нарах, раскачивался и что-то бормотал. «Молится? — подумал Бабушкин. — Или больной?» Попросил у надзирателя ведро воды, тряпку и стал мыть щербатый каменный пол. Студент поднял взлохмаченную голову, несколько минут удивленно наблюдал за Бабушкиным. Ехидно спросил: — Выслужиться хотите? Заработать благодарность от начальника тюрьмы? Иван Васильевич пропустил мимо ушей злую иронию студента. — Жить надо по-человечески! Всегда и везде, — спокойно ответил он, продолжая мыть пол. Два дня заключенные почти не говорили друг с другом. Бабушкин недоверчиво приглядывался к лохматому студенту. Не шпик ли, нарочно подсунутый охранкой к нему в камеру? Хотя… Такого чудного вряд ли станут подсаживать. — Кто вы? — однажды спросил Бабушкин студента. — За что сидите? — Исай Горовиц, — студент шутливо щелкнул каблуками. — Задержан за участие в манифестации. — Горовиц? — недоверчиво переспросил Бабушкин. — А у вас сестры нет? — Как же! Есть! Она сама недавно из тюрьмы. — А как ее зовут? — все так же недоверчиво продолжал допрашивать Бабушкин. Он знал подпольщицу Густу Горовиц. Когда-то они вместе работали в Екатеринославе. — Сестру зовут Густа Сергеевна, — ответил студент. «Так», — подумал Бабушкин. Все как-то очень гладко сходилось. Это настораживало. Бабушкин пристально, в упор поглядел в глаза студенту. Стал дотошно расспрашивать: какая из себя Густа, как ходит, как говорит. — Экзамен! — засмеялся студент. — Пожалуйста! Не возражаю! Он подробно описал наружность сестры, сказал, что у нее привычка: когда слушает, барабанит ногтями по столу. — А какое ее любимое словечко? — «Принципиально»! — усмехнулся студент. — У Густы все «принципиально». По-моему, она даже воздухом дышит «принципиально». Все было правильно. Бабушкин обрадовался. — Надо передать ей записку. — А как? Сквозь стену? Бабушкин не ответил. Постучал кулаком в железную дверь. — Ну? — заглянул в «глазок» надзиратель. — Чего буянишь? — Послушай, старина, — сказал Бабушкин. — Хочешь заработать? — Это смотря как… — Да очень просто: передай записочку. Вот его сестре. — Это смотря чего в записочке. Ежели про политику — и не заикайся. — Какая тут политика?! — воскликнул Бабушкин. Протянул тюремщику клочок бумаги. Всего несколько слов. «Мы живы, здоровы. Горовиц. Бабушкин». — Ну, живы-здоровы — это ладно, — сказал надзиратель. С тех пор Иван Васильевич стал подолгу беседовать со студентом. Бабушкин узнал, что Горовиц — совсем еще неопытный, «зеленый» новичок, впервые принявший участие в студенческих «беспорядках». — Хотите бежать? — однажды неожиданно спросил он студента. — Что вы, что вы! Как отсюда убежишь? Невозможно! Бабушкин улыбнулся: — Один умный человек меня учил: нет таких тюрем, из которых нельзя бежать. Нужно лишь желание, настоящее желание! На всякий случай он не сказал, кто этот умный человек. Прикрыл глаза, и память тотчас вырвала из темноты высокий лоб, чуть прищуренные глаза, острую бородку. Как давно он не видел «Николая Петровича»! И сколько еще не увидит?! Да, надо обязательно бежать. И пробраться за границу, к Ленину. Не такое сейчас время, чтоб рассиживать в тюрьмах! У партии каждый человек на счету. Бежать. Непременно! — Нужно лишь настоящее желание, — повторил Бабушкин. Он с нетерпением ждал ответа от Густы Горовиц. Вскоре узникам передали записку. В ней была всего одна фраза: «Добейтесь разрешения на передачи». Бабушкин ликовал. — Строчите нижайшую просьбу начальнику полицейского участка, — весело сказал он студенту. — Я бы сам написал, да у меня здесь родных нет. А впрочем, мне бы все одно не разрешили. Через два дня Горовицу сообщили распоряжение начальника: «Дозволяется получение питательных предметов, как-то: колбасы, сала, хлеба; а также подушки, штанов и исподнего. До выдачи заключенному означенных вещей производить тщательный досмотр».4. Невеста
Спустя несколько дней надзиратель, отворив в двери железную «форточку», через которую узникам передавали пищу, сказал: — Горовиц! Готовьсь к свиданью! Невеста пожаловала. — Невеста? — изумленно воскликнул Исай. — Какая? Бабушкин, крепко стиснув ему локоть, шепнул: — Молчите… — Какая! —- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (15) »