маленькую корзинку, полную продуктов. Там был и пышный пирог с капустой, и толстый розовый кусок сала, и сахар, и яблоки. И целый круг колбасы. А на самом дне корзинки — пара белья.
Тюремщики все тщательно осмотрели. На это они были мастера! Пирог разрезали на несколько кусков: не запечено ли внутри что-нибудь запретное? Сало тоже разрезали пополам. Голову сахара разбили. А в белье все швы прощупали: не зашита ли записочка?
— Ну, Иван Васильевич, сейчас попируем! — радостно потер руки отощавший на жидких тюремных харчах студент.
— Попируем, но не сейчас, — сказал Бабушкин. — Станьте к двери, закройте «глазок».
Исай пожал плечами: это еще к чему? Но послушно подошел к двери и головой заслонил «глазок».
Бабушкин выложил из корзины все продукты на стол. Взял аппетитный румяный кусок пирога и стал ручкой ложки резать его на мелкие клочки. Ножа узникам не дают. Кусочки капусты посыпались на стол. В камере вкусно запахло.
«Интересно! — встревожился Исай. — Как же потом есть?»
Рот у него сразу наполнился слюной.
— Иван Васильевич, вы все будете так? Кромсать? — спросил он.
— Ага.
«Нет, — подумал Исай. — Это не дело».
Шагнул к столу. «Что бы съесть?» Увидел колбасу. Вспомнил, как нахваливала ее невеста. Взял круг и вернулся к двери. Заслонил «глазок» затылком, а сам стал жевать колбасу. От целого круга.
— Осторожно! — предупредил Бабушкин.
— Что — «осторожно»? — не понял студент.
Какая-такая нужна осторожность, когда ешь колбасу?!
Вдруг как вскрикнет:
— Ой, зуб!..
— Я ж говорил, — Бабушкин забрал у студента колбасный круг, содрал кожуру и переломил. Из разлома торчал острый конец маленькой, тоненькой, как проволока, стальной пилочки.
Через два дня в камеру вновь вошел надзиратель.
— Заботливая у вас невеста, — сказал он Исаю, кладя на нары объемистый сверток.
Теперь Исай уже не хватал ни колбасу, ни печенье. Отошел к двери, заслонил «глазок». Бабушкин снова стал кромсать и крошить продукты. Из буханки хлеба извлек пилочку.
— Английская, — сказал Бабушкин, внимательно осматривая ее.
Исай тоже повертел в руках пилочку. Такая маленькая, тоненькая, такая хрупкая на вид… Неужели Бабушкин намерен двумя такими крохотными пилочками перерезать решетку? Смешно! Вон прутья в ней какие: восемь штук, и каждый в палец толщиной!
На столе теперь вместо продуктов возвышалась лишь гора крошек, кусочков.
— Унылая картина, — Исай печально оглядел это месиво. — Давайте все же закусим.
— Закусим, — согласился Бабушкин. — Но раз уж вы заслонили «глазок», постойте там еще минутку.
Бабушкин сел на нары, снял с ноги сапог, сунул руку в голенище и стал аккуратно отдирать стельку.
Исай расширенными от удивления глазами следил за каждым его движением.
«Сам ведь еще вчера хвастал своими сапогами: добротные, хромовые. А теперь рвет?!»
Стелька поддавалась медленно.
— Давайте помогу?! — шутливо предложил Исай. — Пока вы калечите правый сапог, я изорву левый!
Бабушкин не ответил.
— А может, это какой-нибудь фокус? — не унимался студент.
— Вот именно! — сказал Бабушкин. — Ну, глядите! Опля! — и он, как заправский фокусник, вдруг выдернул из-под стельки еще одну, третью пилку.
— Собственного производства, — сказал Иван Васильевич. — Мастерил на совесть…
— Ничего не понимаю, — втянув голову в плечи, развел руками Исай. — Откуда у вас в сапоге пилка? Вы же говорили, что вас арестовали неожиданно, на собрании. Так вы что — всякий раз, как идете на собрание, запихиваете пилку в сапог?
— Революционер всегда должен быть готов к аресту, — ответил Бабушкин. — Так меня учил один мудрый человек. А как подготовиться к тюрьме? Я думал-думал и решил — очень может пригодиться пилочка. Сам сработал ее, сам закалил. Но как пронести в камеру? В пиджак зашить? Найдут. В рубаху? Тоже прощупают. Вот я и надумал: оторвал стельку, уложил пилочку и снова стельку приклеил. Так и топал целый год, с пилкой в сапоге.
— И не мешала?
— Нет. Пилочка тоненькая. Улеглась там, под стелькой. Я постепенно про нее и забыл. А когда арестовали, жандармы уж как обыскивали. Да не нашли.