старательно и методично поднималась в иерархии местных академических кругов, подлых и подчас замаранных кровью, как любое поле битвы в соседнем подсекторе Оциллярия, чтобы в итоге достичь высокого и почетного ранга Главного Архивариуса.

Под моим чутким руководством целеустремленные команды архивистов, лексикографов и сборщиков данных взвалили на себя бремя проведения историографических исследований и формирования достоверных данных, на основе которых, впоследствии будет описана великая кампания Лорда-генерала Милитанта Гексиора Падиры III. Спустя двадцать шесть лет после завершения этой работы наши труды были вознаграждены почетной сноской в «Истории поздних Имперских Крестовых походов», что стало предметом большой гордости для всех нас.

Со временем я возглавила усилия по архивированию проповедей Кардинала Саломы.² Это, надо заметить, было чрезвычайно неблагодарной задачей, учитывая склонность пожилого прелата не делать никаких записей касательно той кампании ни на бумаге, ни на грифельных досках, а также из-за крайне малого количества подтверждающих документов, сохранившихся после проблем с сыростью во времена Великого Присоединения.

Но, с каждым десятилетием, мне становилось все более понятно, что ведение Имперских архивов – занятие для молодых и выносливых людей. Мое здоровье пошатнулось. Сказывалось влияние многолетнего вдыхания фиксирующих порошков и консервирующих химикатов. Проведенные на легких операции лишь частично устранили накапливающиеся в течение долгих лет повреждения.

И вот, в то время, когда бушевали жаркие дебаты между консервативными фракциями по поводу различных методов архивирования, теми, кто даже не понимал важности таких вещей как массовая нейтрализация³ и применение стойких чернил, было принято решение, что мне пора, наконец, отложить перо и повесить свои архивные перчатки на спинку стула.

В возрасте ста тридцати лет меня отправили в отставку. Я получила все причитающиеся почести. Более того, в одной из довольно часто используемых галерей даже была установлена статуя, весьма похожая на меня. Мой муж думал, что меня передали слишком суровой, но я видела только скрупулёзность скульптора и преданность его своему делу. Но, надо признать, сходство с оригиналом мне очень нравилось.

Хотя поначалу меня и возмущала эта вынужденная отставка, я довольно быстро перешла к более неторопливому ритму жизни и вскоре нашла время читать исключительно для своего удовольствия без необходимости проведения перекрестных проверок, сортировки данных и тщательного индексирования. Простая радость от хорошо рассказанной истории стала для меня настоящим наслаждением, когда я заново открыла для себя произведения таких драматургов, как Филакен, Горсо и Шекспир.

Хотя я больше и не работала в хранилище, местные архивариусы, тем не менее, регулярно со мной консультировались, поскольку мой опыт все еще имел ценность. Многим из числа знатных и влиятельных семей этого мира требовался мой проницательный глаз, чтобы установить подлинность и определить ценность фамильных реликвий, императорских грамот и генеалогических документов.

Можно сказать, что в отставке мне жилось вполне хорошо и комфортно. До того дня, когда Теодоро покинул меня.

Тогда я только вернулась с долгой и утомительной работы по систематизации базы данных уголовных дел в соседнем портовом городе Хесарид. Это была недельная работа, позволившая провести надлежащую перекрестную проверку различных свидетельских показаний, в результате которой виновные в семидесяти шести нераскрытых убийствах были, наконец, привлечены к ответственности.

На следующий день после возвращения в Сервадак Магна я пожелала Теодоро спокойной ночи и удалилась на отдых, оставив его расслабляться в своем любимом кресле у окна с первым изданием "Сфер вожделения".

На следующее утро я проснулась в одиночестве и спустилась в гостиную. Там я нашла его, все еще сидящего в кресле с раскрытой на коленях книгой. Я придвинула к нему стул и сквозь застилающие глаза слезы дочитала за него те строки, что он начал. Я полюбила своего Теодоро с первого взгляда и теперь, когда его не стало, чувствовала зияющую пустоту в сердце.

Позже медики сказали мне, что Теодоро перенес разрыв аневризмы головного мозга, повлекший за собой субарахноидальное кровоизлияние, которое, вероятно, убило его моментально, прежде чем он смог понять, что происходит.

Он не страдал, и это было для меня единственным слабым утешением.

Недели, последовавшие за его смертью, кажутся мне серыми и совершенно пустыми, как будто все воспоминания о том периоде были поглощены волнами горя, столь же едкими, как радиоактивные бури, которые, как говорят, стерли с лица земли древнюю библиотеку Неоалександрии. Я мало что могу вспомнить из того времени, кроме бесконечных соболезнований и поддержки друзей, которые, несомненно, были желанными гостями в доме, но ничего не могли сделать, чтобы залечить пустоту в моей душе.

Тогда и прибыл запрос от Гаррета Грейлока в пергаментном конверте с монограммой и тисненым фамильным гербом – Принц-Тетрарх из набора карт для регицида.

Письмо внутри было лаконичным, и, что необычно, рукописным. Не привычные аккуратные свинцовые строчки, написанные сервитором-писцом, но неровный человеческий почерк, с чередующимся наклоном, то левым, то правым. Несмотря на то, что новый хозяин поместья Грейлок обращался ко мне несколько снисходительно, я была определенно впечатлена его личным подходом. В то время я не знала, служил ли Гаррет Грейлок в Астра Милитарум, но по резкому тону его письма было очевидно, что военная выправка матери передалась сыну по наследству.

У меня нет времени, чтобы воспроизвести содержание письма полностью, но если вкратце, то в нем требовалось, чтобы я отправлялась на юг, в Вансен Фоллс, и явилась в поместье Грейлок, где бы помогла составить каталог библиотеки полковника, ныне покойной. Вместе со щедрым гонораром в мое распоряжение будет предоставлен наземный автомобиль, а также все, что может только понадобиться для скорейшего завершения работы.

Как тонущий моряк, хватается за спасательный круг, являющийся его единственным шансом на жизнь, я ухватилась за эту возможность. Я хотела погрузиться в работу с головой, посвятить всю себя своему ремеслу, чтобы хоть как-то заглушить горе.

Я немедленно направила свое согласие.

На следующее утро меня ожидал наземный автомобиль: «Кийлен 580» из