долго.

Впрочем, застой на Арагонском фронте имел свои политические причины, о которых я в то время не имел понятия; но чисто военные трудности, не говоря уже об отсутствии людских резервов, были для всех очевидны.

Эти трудности начинались прежде всего с характера местности. Фронт и с нашей, и с фашистской стороны прикрывали позиции, представлявшие собой исключительно сильные естественные препятствия, подойти к которым можно было, как правило, только с одной стороны. Достаточно было вырыть несколько окопов, чтобы сделать такую позицию неприступной для пехоты, разве что атакующая сторона имела бы громадный численный перевес. Дюжина бойцов с двумя пулемётами могла легко удержать нашу позицию, даже если её штурмовал бы целый батальон противника. Так же обстояли дела и на большинстве соседних позиций. Сидя на макушке холмов, мы представляли собой заманчивую цель для артиллерии, но артиллерии у врага не было. Иногда, глядя на окружающий нас пейзаж, я мечтал — страстно мечтал — о нескольких батареях. Пушки раздолбили бы неприятельские позиции с такой же лёгкостью, с какой молоток раскалывает орех. Но и у нас пушек не было совершенно. Фашисты изредка ухитрялись подтянуть одно-два орудия из Сарагосы и выпустить несколько снарядов, которые падали в пустые овраги, не причиняя нам никакого вреда. Фашисты прекращали огонь, так и не успев пристреляться.

Не имея артиллерии, под дулами пулемётов, можно было выбрать лишь один из трёх путей: зарыться в землю на безопасном расстоянии — скажем, 450 ярдов, — и носа наружу не высовывать; наступать по открытой местности и дать себя расстрелять в упор; или же делать ночные вылазки, которые всё равно не меняют общего положения. По существу, выбирать можно было между самоубийством и полной неподвижностью.

Вдобавок ко всему этому, полностью отсутствовали какие бы то ни было военные материалы. Необходимо некоторое усилие, чтобы представить, как скверно было снаряжены ополченцы тех дней. В военном кабинете каждой солидной английской школы было больше современного оружия, чем у нас. Мы были вооружены так плохо, что об этом стоит рассказать подробнее.

На этом участке фронта вся наша артиллерия состояла из четырёх миномётов, на каждый из которых приходилось всего пятнадцать мин. Само собой разумеется, что миномёты были слишком драгоценны, чтобы из них стрелять, поэтому они хранились в Алькубьерре. Примерно на каждые 50 ополченцев приходился один пулемёт; это были пулемёты старых образцов, но из них можно было вести довольно прицельный огонь на расстоянии трёхсот-четырёхсот ярдов. Помимо этого, мы располагали только винтовками, причём место большинству из них было на свалке.

Винтовки были трёх образцов. Во-первых, длинный «Маузер». Как правило, эти винтовки служили уже не менее двадцати лет, от их прицельного устройства было столько же пользы, как от поломанного спидометра, у большинства нарезка безнадёжно заржавела; впрочем, одной винтовкой из десяти можно было пользоваться. Затем имелся короткий «Маузер», или mousqueton, по существу кавалерийский карабин. Эта винтовка пользовалась популярностью из-за своей лёгкости и небольшого размера, удобного в окопных условиях. Кроме того, мушкетоны были сравнительно новы и имели приличный вид. В действительности же пользы от них не было почти никакой. Их собирали из старых частей, ни один из затворов не подходил к другой винтовке, три четверти из них заедало после первых пяти выстрелов. Наконец, было несколько винчестеров. Из них было удобно стрелять, но пули летели неизвестно куда, к тому же обойм не было и после каждого выстрела приходилось винтовку перезаряжать.

Патронов было так мало, что каждому бойцу, прибывавшему на фронт, выдавалось всего по 50 штук, в большинстве своём исключительно скверных. Все патроны испанского производства были набиты в уже однажды использованные гильзы и поэтому даже самую лучшую винтовку очень скоро заедало. Мексиканские патроны были сортом повыше и мы берегли их для пулемётов. По-настоящему хорошей амуниции — немецкой — у нас почти не было, ибо забирали мы её у пленных или дезертиров. Я всегда держал в кармане обойму немецких или мексиканских патронов — на случай непредвиденных обстоятельств. Но когда такие обстоятельства наступали, я редко стрелял из своей винтовки, опасаясь, как бы эту проклятую штуку не заело, и боясь остаться без патронов.

У нас не было ни касок, ни штыков, почти не было пистолетов и револьверов, одна граната приходилась на 50 человек. Гранатой нам служила жуткая штука, известная под названием «бомба FAI^[5]», ибо их изготовляли в первые дни войны анархисты. Она была сделана по принципу гранаты Миллса, но чеку придерживала не шпилька, а шнурок. Вы рвали шнурок и как можно быстрее старались избавиться от гранаты. У нас говорили, что это «беспристрастные» бомбы — они убивали и тех, в кого их бросали, и того, кто их бросал. Были и другие виды гранат, ещё более примитивные, но, пожалуй, менее опасные, — для бросающего, разумеется. Лишь в конце марта я впервые увидел гранату, достойную своего названия.

Не хватало не только оружия, но и всего другого снаряжения, необходимого на войне. Мы не имели, например, ни карт, ни схем. Полной топографической карты Испании не существовало вообще. Единственными подробными картами местности были старые военные карты, почти все оказавшиеся в руках фашистов. У нас не было ни дальномеров, ни перископов, ни полевых биноклей, если не считать нескольких личных, ни сигнальных ракет, ни сапёрных ножниц для резки колючей проволоки, ни инструмента для оружейников, нечем было даже чистить оружие. Испанцы, казалось, никогда не слышали о протирке и пришли в изумление, когда я изготовил нужный инструмент. Когда надо было прочистить винтовку, шли к сержанту, хранившему длинный, обычно изогнутый и царапавший нарезку ствола медный шомпол. Не было даже ружейного масла. Винтовки смазывались оливковым маслом, если его удавалось достать; в разное время я смазывал свою винтовку вазелином, кольдкремом, и даже свиным салом. Не было также ни ламп, ни электрических фонариков. Я думаю, что в то время на всём нашем участке не было ни одного электрического фонаря, а ближе чем в Барселоне купить его было нельзя, да и там с трудом.

* * *

Шло время, и под звуки беспорядочной стрельбы, трещавшей среди холмов, я с нарастающим скептицизмом ждал событий, которые внесли бы немножко жизни — или, вернее, смерти — в эту дурацкую войну. Мы воевали с воспалением лёгких, а не с противником. Если расстояние между окопами превышает 500 ярдов, получить пулю можно только случайно. Сколько мне помнится, пятеро первых