смотрела на меня так пристально, что я невольно смутилась и подумала, не совершила ли я какого-то непростительного поступка.

— Я ни разу не делала этого, Джойсан, — проговорила старуха, — и вот сегодня утром мне вдруг захотелось сделать это для тебя. Когда-то у меня был дар ясновидения. Он и в самом деле существует, что бы там ни говорили те, кто привык отрицать все, что нельзя потрогать руками. Но, к сожалению, этим даром нельзя управлять. Он приходит и уходит по непонятным нам причинам, и мы можем только пользоваться его приходом. И сейчас я чувствую приход этого дара. Если хочешь, попробую использовать его для тебя, но не обещаю, что все получится.

Я задумалась. Конечно, я не раз слышала о ясновидении, которым владеют Мудрые Женщины, по крайней мере, некоторые из них. Я слышала и о том, что даром этим нельзя управлять и вызывать по своему желанию. Он просто приходит, и этим можно пользоваться. Но одно дело слышать об этом, а другое, когда прямо сейчас предложено заглянуть в собственное будущее. Мне даже стало немного страшно. Но любопытство было сильнее любых страхов, и я, разумеется, согласилась.

— Опустись на колени, — сказала аббатиса, — возьми чашу и держи ее ровно.

Я сделала, как она велела, взяв чашу, как готовую загореться ветку, и постаравшись унять дрожь в руках. Мальвина наклонилась надо мной и осторожно провела пальцами по лбу.

— Смотри в чашу и представь, что там картина… картина… — голос ее странно уплывал, затихал, словно отдаляясь от меня. Я уже не видела вино в чаше. Теперь это было зеркало, черное бездонное зеркало.

Вот оно затуманилось, в нем мелькали какие-то тени, и вдруг я увидела блестящий шар с заключенным в нем белым грифоном.

Сначала шар был большим, чуть не во все зеркало, потом стал уменьшаться, и я заметила, что он прикреплен к цепи. Появилась рука, державшая цепь, и шар стал раскачиваться. Грифон то отворачивался, то смотрел прямо на меня. Я чувствовала, что мне показано что-то очень важное, какой-то ключ к моей судьбе, но не могла понять до конца.

А шар стал совсем маленьким, и было видно, что держит его мужчина. Он был в боевой кольчуге с высоким воротом, но на перевязи не было обычных знаков рода. И стоял он отвернувшись, так, что я не могла видеть его лицо. Ничего, кроме загадочного шара. И вдруг он исчез, словно и не был. Зеркало снова было пустым и черным.

Мальвина убрала руку с моего лба, и я увидела, как она побледнела. Я тут же отставила чашу и взяла ее за руки, пытаясь помочь. Она слегка улыбнулась.

— Это очень выматывает, — сказала она, — а у меня осталось так мало сил. Но мне казалось, я должна это сделать. Расскажи, что ты там видела?

— А разве ты не видела того же? — удивилась я.

— Нет. Это могла видеть только ты.

Я пересказала ей все, что видела: грифон, человека в кольчуге, — и добавила:

— Грифон — это герб Ульма. Может, я видела своего жениха, лорда Керована?

— Вполне возможно, — согласилась она. — Но мне кажется, что тебе показали не знак, а реально существующую вещь, очень важную для тебя. Если этот шар когда-нибудь попадет тебе в руки — храни его. Я думаю, это какой-то талисман Древних. А теперь пришли ко мне леди Алусан, пусть она даст мне что-нибудь укрепляющее силы. А о том, что ты видела, много не болтай, я сделала это только для тебя.

Но я и не собиралась никому рассказывать, даже леди Мет. Аббатисе действительно стало нехорошо, и весь монастырь принялся хлопотать около нее. Про меня все забыли. Я незаметно взяла чашу с вином, отнесла ее в гостиную, но сколько ни вглядывалась в нее, видела только вино. Ни зеркало, ни тени там не появились. Но свое видение я запомнила и, умей я рисовать, могла бы изобразить этого грифона до мельчайших подробностей. Он несколько отличался от герба Ульма. У него были, как обычно, орлиные крылья и голова, но задняя часть тела и лапы были львиные, а львов можно встретить только далеко на юге. И на орлиной голове тоже красовались львиные уши.

В наших сказаниях грифон — это знак золота и солнца. В легендах именно грифоны охраняют залежи золота и старые клады. Поэтому грифонов обычно рисуют красным и золотым — как солнце. А этот грифон, заключенный в шаре, был почему-то белым.

Вскоре после этого мы с леди Мет вернулись домой, но ненадолго. Наступал Год Коронованного Лебедя, мне исполнялось четырнадцать лет. Значит, еще год — два, и за мной приедет жених. Пора было готовить одежду, постель и прочее, что по обычаю невеста приносит в дом жениха.

И мы поехали в Травампер — город на перекрестке торговых дорог. Сюда съезжались торговцы всего Хай-Халлака, и даже сулкары, морские торговцы, обычно не отходящие далеко от портов, привозили сюда свои заморские товары. Здесь же оказались моя тетя Ислауга, и мой кузен Торосс, и кузина Ингильда.

Тетя сердечно приветствовала леди Мет, но я знала, что это просто формальная вежливость. Сестры не любили друг друга и виделись редко. С той же фальшивой улыбкой она поздравила меня с удачной помолвкой, которая сделает меня хозяйкой Ульма.

Когда сестры занялись разговорами и оставили меня в покое, ко мне подошла Ингильда. Мне показалось, что она рассматривает меня не слишком доброжелательно. Она оказалась довольно плотной девушкой в богатом платье. Ее распущенные волосы были украшены легкими серебряными колокольчиками, мелодично позванивавшими в такт ее шагам. И это изящное украшение совсем не шло к ее широкому плоскому лицу с поджатыми в презрительной гримасе губами.

— Ты уже видела своего жениха? — спросила она.

Я чувствовала себя очень неловко под ее пристальным взглядом. Я поняла, что чем-то ей неприятна, но не знала чем, ведь мы едва знакомы друг с другом.

— Нет, — ответила я, настороженно ожидая продолжения и чувствуя, что ничего хорошего она мне не скажет, но решила лучше выслушать, чем потом гадать, в чем дело. Ее вопрос задел меня за живое. Я уже не раз задумывалась, почему лорд Керован не прислал мне свой портрет, как это принято при обручении через топор.

— Жаль, — сказала она, но в голосе звучало скорее плохо скрытое торжество. — А вот мой жених, Эльван из Ришдейла, — она вынула из кошелька маленький портрет. — Он прислал мне это еще два года назад.

На портрете был изображен не юноша, а человек в возрасте. И лицо его мне не понравилось, хотя, может, это вина художника. Я видела, что Ингильда гордится этим портретом, и сказала, чтобы сделать ей приятное:

— Кажется, человек разумный и степенный, — самое лучшее, что я могла придумать в похвалу ее жениха, потому что чем больше я смотрела на его лицо, тем меньше он мне нравился.

Как я и рассчитывала,