журчавшей по камушкам, и, не желая мочить ног или снимать обувь, стал, будто канатоходец, перескакивать с камня на камень и быстро преодолел преграду.

- Браво, молодой человек! Сам Цезарь не сделал бы этого лучше. Правда, божественный Юлий продвигался в прямо противоположном, чем ты, направлении.

Я поднял голову и увидел говорящего эти слова.

Он совершенно не был похож на разбойника, похищающего таких как я юношей, чтобы продать их в Стамбул или в саму Александрию в гадких целях; наоборот, обладал всеми признаками человека мудрого и умеренного. Нельзя сказать, чтобы он был красив – о нет, его отличала буквально невероятное безобразие, которое, правда, вместе с добротой и разумом, освещавшим лицо изнутри, делали его почти что приятным на вид.

Можно сказать, что все в нем было либо слишком большим, либо слишком малым. Нос с размерами бердыша контрастировал с маленьким ртом, на первый взгляд слишком узким, чтобы проглотить какую-либо пищу кроме мамалыги. Глаза у него были огромными, совиными, а вот уши – опять-таки – столь маленькие, словно взятые напрокат у ребенка. Из слишком длинных рукавов камзола высовывались его ладони, тоже исключительно мелкие, никак не соответствующие крепким плечам, способным сопоставиться лишь со ступнями, подходящими для семимильных сапог. Прибавим к этому покатую спину, слегка приподнятое правое плечо – и получим практически полную картину. Ой, нет! Я позабыл о волосах! Так вот, у путника-одиночки их совершенно не было. Это же относилось и к ресницам, бровям, бороде, а еще, в чем я должен был убедиться впоследствии, к интимным районам. "В каком-то смысле я словно лягушка, - пояснил он тогда, реагируя на мое замешательство, - только лягушка твердая".

Но в отличие от осклизлых земноводных, покрывающая его кожа была свежей, здоровой, замечательно загоревшей под солнцем, что не позволяло определить возраста ученого мужа. Из последующих личных высказываний следовало, что ему должно быть, как минимум, семьдесят лет, хотя иногда в голове проскальзывало, что он гораздо старше. О битве при Лепанто он рассказывал так, словно наблюдал за ней, стоя рядом с доном Хуаном Австрийским; но столь же подробно описывал последний штурм Константинополя в 1454 году, а ведь люди (исключая библейских патриархов) по 200 лет не живут. В его непропорциональном, сморщенном теле скрывались дух и физические возможности юноши, способного поспорить с многими людьми, вполовину младшими его.

Понятное дело, обо всем этом я пишу через много лет, узнав il dottore лучше, чем какого-либо иного человека, хотя иногда у меня создавалось впечатление, будто я его вообще не знаю. В конце концов, ни я, ни кто-либо из посторонних людей не открыл его личного имени, словно бы этот ученый муж не был в детстве Джанни, Беппо или bambino, не носил он и прозвища, которым его могли бы призывать женщины или ругать соперники… Il dottore – и этого должно было хватить. Думаю, именно так его вызовет и архангел на Страшный Суд.

Но хватит уже отвлечений. Этот образ я помню с точностью художника: речушка, журчащая среди камешков, я, обездвиженный словами, il dottore же на поваленном дереве, явно ранее подмытом весенним наводнением, угощающийся фруктами.

- Не желаешь угоститься, молодой человек?

Он протянул в мою сторону виноградную кисть. Я решил воспользоваться предложением, потому что голод уже отзывался у меня в кишках тем сильнее, что в трактире, где я осудил своего Россинанта на жестокую судьбину, я не тронул ни кусочка деревенской колбасы.

Тогда я приблизился к нему, размышляя над тем, зачем он призвал память про Юлия Цезаря. О том, что я только что перешел речку Рубикон, мне предстояло узнать в свое время.

- Вижу, молодой человек, что у тебя был тяжелый день, - сказал путник, с улыбкой поглядывая на меня. – Бегство чуть свет из Розеттины, потеря лошади и встреча со мной – это и так достаточно много приключений для нескольких часов.

"Откуда он это знает? Явно – шпик!" – промелькнуло у меня в голове, и я уже весь напрягся, чтобы броситься бежать, но мужчина отреагировал еще быстрее, словно бы читал мои мысли.

- Нет, я ни шпион, ни охотник за людьми, а всего лишь скромный il dottore, то же, что я сказал о тебе, следует из краткого наблюдения. На тебе костюм для конной езды, коня же у тебя нет; дорога тебя утомила, но загорел ты не сильно, что указывало бы на то, что совсем недавно ты покинул городские стены. Одежда и руки указывают на горожанина, из дома богатого, но без преувеличений. Путешествуешь ты сам, на север, окольным путем, что выдает в тебе беглеца – а откуда может бежать такой молодой человек, как не из Розеттины, из которой в последнее время плохие вести черными воронами летят в свет?

Я выразил изумление его проникновенности, на что тот ответил кратким "благодарствую", после чего спросил, а не пожелал бы я его сопровождать, ибо жаждет он приятной компании, а длительный постой в каком-либо из городов, располагающем интеллектуальной элитой, времени нет.

- Для меня это будет честью, - ответил я, размышляя над способом сопровождения, как тут il dottore хлопнул в ладоши.

Ему ответило ржание лошадей, и из-за деревьев появилась вполне себе достойная карета, запряженная парой крепких лошадей сивой масти. Управляла каретой парочка самых удивительных возчиков, которую мне когда-либо дано было видеть. Первым был одетый в красное карлик, с рожей цвета безлунной ночи на самом дне колодца, вторым же – светловолосый великан в черной епанче, словно взятый напрокат из северных саг, где имеются только лишь ветер, лед и полярное сияние.

- Гог и Магог, - представил их путешественник, - подчеркнув свои слова широким жестом, на что парочка ответила улыбкой без единого слова. Вскоре мне предстояло узнать, что один из них глухой, а второй – немой.

Магог поставил рядом с дверью небольшой столик, по которому вскарабкался il dottore и протянул мне руку.

- Смело, Альфред.

Я заскочил быстро, не воспользовавшись подставкой, настолько ошеломленный, что даже не обратил внимания на то, что Учитель (так начал я к нему обращаться) произнес мое имя, которого я до сих пор ему никак не называл.

Внутри повозки я обнаружил два удобных сидения исключительной мягкости и массу книг. Il dottore указал мне место, на котором я мог устроиться, сам же, проявляя полнейшее отсутствие последующего интереса к гостю, надел очки и взял какой-то том, при чем, с началом чтения весь свет Божий перестал его интересовать.

Качка повозки привела к тому, что я провалился в сон; мне снилась