гораздо глубже.

Любила ли его Катя?

Она ведь ни разу не сказала ему об этом. А когда он спрашивал ее, отделывалась шутками:

— Чуть-чуть. Совсем немножечко!

2

Любовь к Кате была самым сильным в его жизни чувством. И Катя же заставила его испытать такие глубокие, горькие переживания, каких он не знал ни с какой другой женщиной. Это трудно понять и объяснить, но, видно, не может существовать истинная любовь без страдания. А может быть, сама любовь не есть чувство радости и счастья, а в сущности, и является неудовлетворенностью и мукой?

Познакомился он с Катей на четвертом курсе.

В ту осень в Музее изобразительных искусств открылась выставка произведений из коллекции Арманда Хаммера, американского предпринимателя, который в двадцать первом году помогал голодающим на Урале, встречался с Лениным, много лет имеет деловые связи с нашей страной.

Федор пошел на выставку с экскурсией студентов института. Было выставлено много первоклассных полотен французских импрессионистов.

В радостном возбуждении переходил он от картины к картине. Подолгу всматривался в радугу красок и по-детски непосредственно изумлялся: «Как здорово, блестяще написано, а?»

Импрессионисты совершили великое чудо: на их полотнах мертвая, безмолвная природа впервые ожила, заговорила. Они открыли дотоле никем не замечаемую неожиданную красоту и возвышенную поэзию в самом, казалось бы, обыденном и примелькавшемся: стог сена, освещенный трепетным розовым светом, ярко-зеленый, мокрый после дождя луг, людская сутолока на парижских бульварах, одинокие, скучающие женщины в кафе. Федор не замечал холста, красок, работы кисти и поражался необъяснимому волшебству, с каким художникам удалось запечатлеть на полотне такое разнообразие переменчивых состояний природы и богатство тончайших оттенков чувств, настроения, вызванных ею.

Около картины Дега «Три танцовщицы в желтом» — размытые, зыбкие сочетания красного, желтого и оранжевого, тронутые кое-где пятнами синего кобальта, изображали балерин в пачках, готовящихся к выходу на сцену, — остановились несколько зрителей, загораживая ее, и, чтобы увидеть картину, Федор подошел поближе, и тут его взгляд задержался на оказавшейся перед ним девушке.

Прежде всего он увидел очерченную безукоризненно правильными линиями гладкую, без единой морщинки высокую шею, которая плавно переходила в округлые плечи. Такие совершенные контуры встречаются лишь в мраморе древнегреческих мастеров.

Отливающие живым блеском темно-каштановые волосы были уложены на затылке тяжелым узлом. Может быть, девушка почувствовала на себе пристальный взгляд Федора, а может быть, произошло это случайно, но она вдруг повернула лицо к Федору и лишь на секунду задержала на нем смелый, призывный взгляд больших темных глаз, который смутил его своей откровенностью: она будто звала Федора за собой. Он успел разглядеть ее красивое лицо с очень белой и ровной, будто отполированной, сияющей кожей и полные яркие губы, приоткрытые в счастливой, торжествующей улыбке.

Черноволосый парень в массивных очках, державший девушку под руку, что-то негромко сказал ей, девушка повернулась к нему и пошла вперед. Высоко подняв голову и глядя прямо перед собой, несла она на гордой, точеной шее прекрасное, счастливое лицо.

Странно, что именно в этот момент он почувствовал, как острая тоскливая боль вошла в его сердце. Наверное, это произошло потому, что он не знал, отчего так счастлива девушка. И еще, наверное, потому, что она была счастлива, не зная даже о существовании Федора Устьянцева на земле…

Федор пошел за девушкой.

Только теперь он увидел ее всю: высокую, хорошо сложенную, в тонком бело-розовом свитере и короткой юбке цвета умбры, открывающей длинные крепкие ноги.

Его взгляд уже безразлично скользил по гладким, пестро раскрашенным поверхностям картин — они не вызывали в нем никаких ответных эмоций. Конечно, красивы были продавщицы, актрисы и дамы полусвета, бездумно и загадочно улыбающиеся с полотен Мане и Ренуара, но незнакомая девушка казалась Федору прекрасней их всех, и он с восхищением любовался ее сияющим, как бы освещенным изнутри лицом, линиями тела, ловил волшебный блеск жизни в глазах, который не дано воссоздать никакому художнику; проходя мимо нее, он не мог удержать себя и будто случайно коснулся ее руки, в которой билась горячая кровь. И тут впервые всеми своими чувствами, всем существом постиг, что красота трепетной живой плоти бесконечно превосходит даже самое гениальное мертвое ее отображение.

Все его мысли были поглощены незнакомой девушкой, подарившей ему мимолетный двусмысленный взгляд. Кто она? А этот черноволосый парень с нею — ее знакомый или муж? Откуда они?

В последнем зале к девушке подошел товарищ Федора по общежитию Вадим со своей подругой Линой, и они заговорили с незнакомкой.

Значит, она из института! Какая удача!

Федор приблизился к ним, что-то сказал Димке, девушка вопросительно взглянула на Федора, и Димка представил его:

— Мой однокурсник. А это Катя Аверина, учится с Линой на факультете градостроительства. Тоже на четвертом курсе.

По-прежнему пристально и вызывающе глядя на Федора, Катя протянула ему руку:

— Значит, ты тоже из наших. Очень рада.

У нее был глубокий, певучий, богатый оттенками голос.

Ее спутник назвался Станиславом, это был студент из Катиной группы, но какое Федору было до него дело, когда он познакомился с удивительной девушкой!

Из музея вышли впятером и решили отдохнуть на Гоголевском бульваре, потому что у девушек от высоких каблуков гудели ноги.

В том году после необычно сухого и жаркого лета — уже в мае с деревьев начала опадать листва — долго стояла тихая, теплая осень и в Подмосковье продолжались лесные пожары, горели торфяники, город был заткан голубоватой дымной мглой, резко пахнущей гарью, и Федор вспомнил страшные, опустошительные пожары в сибирской тайге. Рано засохшие и осыпавшиеся листья кленов и лип жестко шуршали под ногами.

В твердой походке Кати, ее плавных, уверенных жестах, во всей ее повадке были достоинство, смелость, и вместе с тем простота и естественность красивой женщины, знающей, что ей не надо кокетничать и насильственно улыбаться, чтобы привлечь к себе внимание, привыкшей к тому, что она нравится, что за нею ухаживают.

Усевшись на скамейке, Катя закинула ногу на ногу, и Федор увидел, что у нее красивые округлые колени. Черт побери! Он был потрясен и уничтожен ее совершенством: он не находил в ней ни одного недостатка. Он вспомнил, с какой безапелляционной категоричностью они тогда заспорили о