не по себе от моего непрерывного, хоть и вполголоса, пения. Ярошке странно, как можно петь, когда комарье остервенело и идет на любые жертвы, чтобы только добраться до наших рук и лиц. Ягоды бы успеть срывать, а тут какое-то пение.

Ярошка из племени сборщиков. Любит он лесные походы, доставляет ему удовольствие побыстрее наполнить свою банку, высыпать в общую и испытать блаженство от увеличившейся кучки ягод. Хорошо с ним ходить по ягоды. Серьезный парень. Знаю, пока полные банки не наберем, разговора об обратной дороге не будет. Но я понимаю, сдержать раздражение от непрерывных атак комаров и скопившейся под курткой жары трудно.

— Пап, а зачем люди поют?

Вопрос касается не людей, а меня лично. Вопрос задан — надо отвечать. Мне не хочется отвечать. Можно, конечно, показать на голубые просветы в верхушках деревьев, на ползающую в белом венчике цветка ярко-зеленую муху, предложить, наконец, еще раз лечь под взгорок, но я говорю:

— Слушай, сынка, давай поговорим попозже. Не возражаешь?

Слышу снисходительное «Ладно» из-под капюшона. «Ладно, — думаю я. — Мы еще поговорим».

…Поговорить нам удалось лишь на следующий год. Мой отпуск пришелся на июнь. Ярошка только что закончил первый класс, и мы, освободившись от наших повседневных обязанностей, быстро собравшись, поехали в небольшой уральский городок Кыштым, городок моего детства. День погостили у родственников, ответили на все накопившиеся за год вопросы, задали свои и следующим утром отправились в окрестные леса, в горы.

Кыштым расположен на восточной окраине Уральских гор, невысоких и некрутых, заросших почти до вершин крепкими старыми соснами. Наш путь традиционно лежал вдоль городских и очень уютных озер. Пройдя их, по извилистым гористым пыльным улочкам мы поднялись на последнюю горку, и главная гора здешних мест, до этого видимая из города только отчасти и казавшаяся очень далекой, предстала перед нами во всем своем величии — мощная, занимающая собою почти весь небосклон.

Еще немного — и мы вступаем в сосновый лес. Утро. Поют птицы, мечутся небольшие, изумрудного оттенка стрекозы, неистово цветет земляника и… столь же неистово поет Яроша. Слова он придумывает на ходу. Половину из них заменяют звукосочетания типа «ля-ля». Мелодия? На мой слух, мелодии нет. С точки зрения сына, она вообще не нужна. По его твердому убеждению, красота песни заключается в громкости исполнения. Чем громче — тем лучше.

В руках у Яроши прутик, глаза шальные, как у трехмесячного щенка, выпущенного из темной избы на мартовский, начинающий уже обтаивать двор. Клетчатая рубашонка мелькает среди деревьев. Я его не прерываю. До нашей цели, до горы, еще часа два ходу. «Посмотрим, — думаю, — что ты запоешь дальше».

Часа через полтора, на подходе к горе мы уже приустали. Солнце набрало высоту, расшевелились слепни. В руке у Ярошки уже не прутик, а березовая ветка, которой он время от времени охаживает себя. Яроша уже не вопит, чуть приотстал, но идет бойко. Я прислушиваюсь: поет, что-то мурлычет себе под нос. Останавливаюсь, поджидаю его и спрашиваю:

— Яроша, а зачем люди поют?

Он вскидывает на меня глаза, недоуменно смотрит некоторое время, вспоминает что-то, и на лице его появляется улыбка.

— Ох, папка, и хитрый ты!

— Ну, какая же тут хитрость. Просто я вспомнил, что… Постой! Куда же ты!

Ярошка, пиная шишку, мчится по тропинке уже далеко впереди меня. И лесная тишина снова разрывается неистовым «ля-ля».

РЫБАЛКА

Сегодня у ребят рыбалка. Расстелили на середине комнаты зеленый прикроватный коврик — это лодка. Разбросали на полу обрывки бумаги — это рыбы. В руках у Яроши палка от сачка, у Ромки — стержень от пирамидки. Это, конечно, удочки.

Ну, все готово. Поплыли. Мальчики долго и усердно упираются в пол своими палочками — сейчас они заменяют весла. Яроша командует: «Вправо! Влево! Прямо!» — и вдруг истошно вопит: «Ты что! Не видишь, что ли? Чуть на камень не налетели!» Слышу тоненький голосок Ромки. В нем обида и возмущение несправедливостью. Оказывается, он греб как положено, это сам Яроша не так скомандовал. Ну вот, вроде объяснились, конфликт улажен. Поплыли дальше. Снова крик — Ромка сел на борт, и лодка вот-вот перевернется, уже черпает бортом. Возражений нет, не слышу. Видимо, Ромка понял оплошность и сел как положено.

Еще несколько команд, и приплыли на глубину. Да-а, незадача. Промашка получилась — якорь забыли. Слышу бурные объяснения: кто-то забыл якорь. Выяснили — оба виноваты. Теперь надо добыть груз. Плыть обратно далеко, да и время терять. Ничего, за якорем можно и сбегать.

Из детской доносятся глухой стук, пыхтение, в общем, возня. Ясно, стараются под якорь приспособить мою двадцатикилограммовую гирю. Ну, это вам, братцы, не по зубам. Я сам ее еле подымаю. Подрасти надо. Вскоре и ребята понимают: надо подрасти. Как ни заманчива гиря, надо искать другой груз. Ликующий голос Ромки извещает: «Нашел!» Яроша находку одобряет. Бум — груз пошел на дно. По специфическому звуку определяю: под груз приспособлен объемный словарь. Хорошо, что рыбу ловят не в ванной.

Все, заякорились, рыбачат. Судя по возгласам, клев что надо.

— Гляди, какой окунь!

— А я чебака поймал!

— Ага, ничего чебачок.

— Ого! Как рвануло! Крупненький, наверное.

— Эх, сорвался.

— Растяпа!

Рыбаки оживленно обсуждают улов. Все в порядке. Вдруг Ромка радостно кричит:

— Сом! Сом! Ох и тяжелый, чуть в воду не стащил.

— Ничего себе! Ты где его поймал? — Яроша крайне изумлен.

— Да вот здесь! Закинул удочку, сижу, жду, а он как дернет!

Яроша перебивает, в голосе его слышится возмущение:

— Какой сом? Какой сом? Да здесь сомы и не водились никогда. Их здесь и быть не может. Дураку понятно. Ты сам-то видел когда на Калдах сома? Не видел. Вылезай из лодки! Видал я таких рыбаков!

— А мы не договаривались, не договаривались, что Калды, и какая рыба — не договаривались! — Чувствую, что рыбак сейчас заплачет.

— Не договаривались!? А ты посмотри, каких мы настригли рыб. Разве это может быть сомом?

— Может! Вот смотри, какой большой.

— Я такого не стриг. Это ты сам потихоньку сома себе настриг. Халтурщик! Вылезай, говорю, из лодки!

Слышу сопение, возню. Ярошка спихивает Ромку с лодки. Тот не сдается: «Сам иди! Я не халтурщик. Сам… А-а!» Конечно, обидно. Такой сом и — такая несправедливость. Взвывает Ярошка. Видимо, Ромка не остался в долгу. Деревянный стук — пошли в ход удочки. Все, пора идти, настало мое время.

Из прохладных