чистых вод Калдов мы выплываем уже втроем. Ромке дано задание — причалить лодку к берегу и поставить якорь на место, Ярошке — выловить оставшуюся рыбу. Кончилась рыбалка. А как хорошо все начиналось!..

ПОЗНАКОМИЛИСЬ

— Ромушка, это что?

— Озеро.

— А это?

— Бережок.

— А кто по бережку ходит?

— ?

— Ну, ну, вспоминай. Ты же видел на картинке.

— Бычок.

— Правильно. Молодец, сынок. Хочешь с ним познакомиться?

— Он бодается.

— Что ты! У него и рогов-то нет. Маленький он.

— Маленький?

— Маленький.

Ромушка осторожно подходит к бычку, приговаривая: «Ты маленький. Ты хороший». Бычок перестает исследовать лежащую на берегу корягу, недоверчиво и с опаской наблюдает за приближающимся к нему существом, но любопытство берет верх, и он делает навстречу несколько шажков.

Ромушка останавливается, прижимает ладошки ко лбу, выставляет указательные пальчики вперед и предупреждает: «Ты меня не бодай. А то я сам… Му-у». Бычок недоуменно замирает и напряженно взрявкивает: «Му». В следующий момент…

— Мама!

— Ромка, ты от кого убегаешь?

— От бычка. Он меня забодать хоте-ел!

По пляжу, отчаянно взбрыкивая ногами, увязая в песке, убегал от нас маленький теленок.

НЕ ПОНЯЛ

— Папа, а чего он так стоит? — Ярошка скособочивается, коряво растопыривает руки, закидывает голову, зажмуривает глаз и высовывает язык.

Я оглядываюсь, но ничего подобного не замечаю. Люди идут по своим делам, кто торопится, кто не спеша гуляет по аллее, бегают туда-сюда Ярошкины сверстники — двух-трехлетнее пацанье. Никому и в голову не приходит принять столь нелепую позу.

Я тороплюсь.

— Пошли, пошли, Ярошка. Он уже так не стоит.

Но Ярослав и не думает трогаться с места.

— Нет, стоит, — топает он ногой. — Зачем он так стоит?

— Как?! — начинаю сердиться я.

— Так! — Ярослав принимает прежнюю позу, но уже стоя на одной ноге.

Снова оглядываюсь. Вот неподалеку девочка-малышка, засунув палец в рот, уставилась на Ярошку — руки не растопырены, вон мужчина через дорогу остановился у витрины — язык не высунут, две женщины задержались на ступеньках магазина, оживленно разговаривают — тоже все в порядке: каждая стоит на обеих ногах. Больше ничего примечательного не вижу.

— Не выдумывай, Ярослав, и спрячь язык!

— Я не выдумываю. Чего он так стоит?! — в голосе сына уже слышатся слезы. До рева совсем близко.

— Да кто?! Где?!

— Ты что, не видишь? Вот! — в тон мне кричит Ярошка, подбегает к скамейке и тычет в примостившуюся сбоку от нее помятую, перекошенную, криво зависшую на шарнирах, опрокидывающуюся урну.

КАК ПЛАЧУТ ЛИСИЧКИ

— Так лисички не плачут, — сердитый голос Ярошки обрывает неуклюжие попытки младшего брата изобразить плач лисички.

У нас игра в охоту. Ярошка — охотник, у него всамделишная игрушечная двустволка. Двустволка смачно стреляет полиэтиленовыми пробками. Пробки должны крепиться к стволу лесками. Но лески давным-давно обрезаны, поэтому стрельба очень похожа на настоящую.

Ромка — лисичка. Его еще не стригли. Волосы отросли длинные, волнистые, до плеч. На плечах завились в кольца. Из-под копешки волос выглядывают смешливые Ромкины глаза — точь-в-точь неизвестный зверек. Но у Яроши сомнений нет: Ромка — лисичка. Он давно гоняет ее по полям и горам, но хитрая все время ускользает от него. Поэтому к охоте привлечен я.

Кто я — можно определить по моей позе. Я — собака. Бегаю за охотником, когда надо — лаю, когда надо — забегаю вперед и выгоняю лисичку из укромных местечек.

Вот и сейчас я выгнал ее из глубокой темной норы. Вылезая из-под кровати, собрал на себя всю накопившуюся за неделю пыль, а Ромка тем временем, взвизгивая, взобрался на холмик — письменный стол, соорудив перед холмом овраг из перевернутого стула. Не тут-то было! Известный охотник успешно взял препятствие и сходу выстрелил.

— Попал! — с восторгом кричит Ромка.

Но, по задумке Ярошки, лисичка, когда в нее попадают, должна не радоваться, а плакать. Ромке весело — он плачет. Но Ярошка не верит. Я тоже подтверждаю (собакам в нашей игре разрешено говорить), что лисички, вроде, так не плачут.

— А как лисички плачут? — спрашивает Ромка.

— Да, как? — поддерживаю я его.

— Эх, вы, — говорит Яроша. В голосе его слышится разочарование и жалость. — Не знаете.

— Не знаю, — простодушно соглашается Ромка.

— Вот так надо.

Яроша передает ружье Ромке, садится на пол, закрывает лицо руками и начинает тихонечко скулить, приговаривая: «Бедненькая я, бедненькая. Никто меня не жалеет. Охотник гоняет, собака гоняет. Нет покоя мне ни днем, ни ночью. Да кто же меня приласкает! Да где же мне спрятаться!» Ромка с уважением слушает старшего брата. Я тоже одобряю. «Похоже», — говорю.

Моя похвала подбадривает Ярошу и он усиливает интонации. Постепенно причитания становятся все неразборчивее, а плач и всхлипывания все громче. Из соседней комнаты выглядывает испуганно Наташа — жена.

— Что там у вас случилось?

— Ничего, ничего, — смеюсь я. — Играем мы.

— Лисичка плачет, — уточняет Ромка.

— Ну и игры у вас. Прекращай сейчас же, Ярошка!

Но Ярошка только поддает голосу. В нем появляются жалобные дрожащие переливы. Губы Ромки тоже начинают дрожать. Он смотрит на меня и срывающимся голосом говорит:

— Папа, лисичка плачет.

Я чувствую, что сын перебарщивает.

— Ярошка, перестань, слышишь! Мы уже знаем, как лисички плачут.

— Ярошка, мы уже зна-а-ем, — по щеке Ромки ползет крупная капля.

Но из-под ладоней старшего сына слышится жуткое несдерживаемое: «А-а-а-а!»

Ну, парень, совсем разбаловался.

— Кончай, Ярослав! Ты что, русского языка не понимаешь.

Я приседаю и отрываю ладони сына от лица. На меня смотрят вконец зареванные глаза.

— Ты чего, сынок? — пугаюсь я.

Яроша пытается что-то сказать, но изо рта вырываются лишь судорожные рыдания. Рядом подает тоненький голосок Ромка: ы-ы-ы.

— Ромка, а ты-то чего?

— Ли-исичку жа-алка…

Доигрались. Усаживаю ребят на колени (они уткнулись мокрыми лицами в мою грудь) и начинаю досказывать конец охоты. По моему рассказу выходит, что с лисичкой ничего страшного не случилось, что охотник стрелял не настоящими пулями, что в конце концов охотник подружился с лисичкой. И они затем неплохо проводили и будут проводить время. Братья