Кизьмида. И когда Ольга грубо окликала его, предлагая поесть, он не удивлялся, — ему слышалось, что это кричит Кизьмида, так похожи были их голоса и повадки…
А потом он видел Анну… Он вспоминал их последнюю встречу. Как, поздно решилась она прийти к нему! Но, может, он не должен был отказываться от счастья, пусть даже запоздалого? Была бы она сейчас здесь, возле него — и вода казалась бы прохладнее и воздух чище. Нет, не имел он на это нрава.
Вспоминались и студенческие годы, ранние утра в Петербурге, когда он, молодой, здоровый, бежал в академию и тусклые фонари мерцали на улицах.
В классах было холодно, зябко. Он слышал голос Павла Петровича Чистякова, вспоминал долгие беседы и прогулки с Верещагиным. Всю жизнь берег Коста этюдник, что подарил ему Верещагин, и вдруг перед самым отъездом из Владикавказа этот этюдник кто-то украл. Коста даже объявление дал в газету о пропаже, но никто не отозвался. И почему-то сейчас с особой горечью думал он об этой утрате, хотя понимал, что вряд ли бы пришлось ему за него взяться.
Глядя на портрет старого Левана, Коста по привычке мысленно беседовал с ним.
«Ты сердишься на меня, Леуа? Ты молчишь? Я не оправдал твоих надежд? Ни офицера, ни коммерсанта из меня не получилось. А ты так желал этого! Прости меня, Леуа…»
Он закрывал глаза, отворачивался, чтобы не видеть укоризненного взгляда отца, задремывал. Мысли путались…
В субботу 18 марта 1906 года черные тучи плотно заволокли небо над горами и ущельями. Они спускались все ниже и ниже и к вечеру нависли над селом. По черепичным крышам дробно застучали крупные капли. Дождь с каждой минутой усиливался, к полуночи стало казаться, что это бьют пулеметы. Где-то в ущельях бури и ливни крушили скалы, скатывались снежные лавины, выходили из берегов горные реки, а в домах дрожали стены и позвякивали стекла.
Ольга Левановна заснула поздно. Ее разбудил громкий крик. Это кричал Коста. Ничего еще не понимая, она вскочила с постели, кинулась к брату.
— Что с тобой? — Она до предела вывинтила фитиль в керосиновой лампе. В комнате стало светлее.
— Ружье… принеси ружье… — бормотал Коста чужим голосом и правой рукой указывал куда-то вверх, вдаль.
— Что с тобой? Ружье-то зачем? — заливаясь слезами, спрашивала испуганная Ольга.
— Анну! Анну Александровну позови! — вдруг отчетливо и повелительно сказал он, глядя на сестру невидящими глазами. — Крепость взрывают! Ну, скорее же! Скорее… Кровь льется… Раненых надо перевязать!..
— Сейчас, сейчас, дорогой, успокойся! — твердила Ольга, дрожа от ужаса.
Дождевой шквал хлестал по крыше. В ущельях завывал ветер, потоки воды стремительно и шумно неслись с гор, смывая с земли всю накопившуюся за зиму нечисть. Где-то далеко снова загрохотало — рухнула скала. Гул прокатился по селу.
— Слышишь, сестра, взрывают! — повторил Коста. — Андукапар!
Он тяжело застонал, вздохнул и быстро-быстро зашевелил губами. Ольга не могла разобрать, что он говорит.
— Пить? Ты хочешь пить? — повторяла она, наклоняясь над братом.
Он кивнул. Ольга быстро принесла горячий кофе. Коста с трудом проглотил несколько ложечек, облегченно вздохнул и отвернулся к стене.
Дождь стих. Ольга открыла форточку. Свежесть ворвалась в комнату. Запахло весной, жизнью. Коста ловил воздух широко открытым ртом, дыхание его стало ровнее.
Вскоре он заснул. Задремала и Ольга.
На рассвете Коста снова разбудил ее.
— Горю я… Доктора бы… — жалобно попросил он.
Ехать за доктором было далеко — в Баталпашинск, но Коста настойчиво просил об этом. Растерявшись, Ольга кинулась к Уасилу.
— Что же ты, Ольга Левановна, раньше сказать не могла? — с упреком сказал Уасил, подходя к постели больного и стирая с бледного лица холодный липкий пот.
— Не ругай меня, Уасил, я сделала все, что могла…
— Но доктора почему не позвала?
— На бога надеялась, — призналась Ольга. — Всем горным духам молилась, самого крупного барана в жертву принесла.
Уасил только рукой махнул.
— Иди зови людей! Всех зови! Хетагуровский двор запрудила толпа. Старики не отходили от постели Коста. Те, кто не попал даже во двор, толпились на церковной площади. И каждую минуту люди спрашивали друг у друга: «Ну как?» «Плохо, очень плохо…» — отвечали им.
К вечеру жар спал, больной взглянул на собравшихся ясными спокойными глазами.
— Подойдите ко мне, — позвал он своим обычным голосом, словно и не был болен.
Все смолкли, затихли.
— Братья мои, сестры, — Коста обвел всех взглядом. — Живите дружно, любите друг друга…
Это были его последние слова.
Огрубевшими пальцами Уасил закрыл Коста глаза и с громким рыданьем выбежал во двор к толпе.
Трое суток не смолкал плач в селении Лаба.
ЛитВек: бестселлеры месяца
