протерла сухой тряпкой и сказала скорее всего себе самой:

— Пока хватит. Остальное завтра.

Утром встали, огляделись. Еще горше стало на душе. Флигель деревянный приткнулся в углу большого двора. С двух сторон двор обнесен высокой стеной из надежно сбитых плах. И в самом углу — плахами же выгорожена — помойка, прямо перед их окошком.

С двух других сторон двора — дома каменные, двухэтажные. Угольный дом высокий, с часто поставленными узкими стрельчатыми окнами; остальные, по обе стороны, тоже в два этажа, но пониже. Промеж домов — двое ворот: одни на Большой Балканский переулок, другие — на Малый.

Потом, когда малость ознакомились с соседями, узнали, что двор один на три дома, потому как хозяин один — купец второй гильдии Воскобойников.

А старуха Федосьевна, бывшая соборная просфирня, которая снимала у хозяина весь флигель и уже от себя сдавала комнатушки жильцам — тем и жила, — подробно разобъяснила все новой жиличке.

В угольном доме с высокими окнами наверху — в том крыле, что смотрит на Большой Балканский, — сам хозяин проживает со своей семьей и всей дальней и ближней родней. Второе крыло и весь низ сдает внаем чиновникам. А в двух других домах — понизу лавки: в одном дому москательная и скобяная торговля, в другом — обувная и мануфактурная.

3

Старшие быстро освоились в Москве. Всех их отец пристроил к месту. Дочь — в швейную мастерскую, старшего сына Ефима — учеником в механическую мастерскую в Уланском переулке, второго сына Липну — в ремесленную школу при заводе Гужона.

Хотелось определить сыновей еще поближе к дому. Ходил Яков к хозяину, к самому Воскобойникову, просил, чтобы взял парней в лавку, хоть в москательную, хоть в мануфактурную. Но Воскобойников сказал, что со своего двора не берет, и ушел старый солдат ни с чем, ворча себе под нос, что не всяк, кто беден, тот и вор. Старшие дети приходили домой, можно сказать, только поужинать да переночевать. Весь день их дома не было.

Выходит, нрав был Яков, когда в первый же вечер сказал:

— Спать места хватит.

— А жить?.. — возразила мать.

— А жить дома некогда…

Сам Яков, надев свои медали, сходил к приставу полицейской части, и тот подыскал ему место ночного сторожа на дровяном и тарном складе фабрики Ралле в Бутырках.

На работу Яков уходил вскоре после обеда, приходил утром и, напившись чаю, тут же ложился на печь отдыхать и спал, пока не позовут к столу. Только за обеденным столом и видели его домашние, да еще в субботний вечер и воскресное утро.

Мать только первые дни безотлучно была дома. Мало-помалу завела нужные знакомства (сперва Федосьевна пособила, а дальше и само пошло) и так как любую работу — хоть стирать, хоть стряпать, хоть по дому прибраться — исполняла добросовестно и проворно, то желающие прибегнуть к ее услугам не переводились.

В комнатушке оставались, не считая спящего на печи отца, только двое младших.

И если старшие братья через полгода уже знакомы были с окрестными улицами и переулками, от площади с тремя вокзалами до шумно-разбойной Сухаревки, то для маленького Зямы вся Москва пока что заключалась здесь, в Балканах, и была куда меньше неизвестно почему оставленной, но все еще милой его сердцу тихой, уютной Коломны.

Мать строго-настрого запретила далеко отлучаться из дому. Сказано было, можно побегать, но надолго ли хватит двора, даже и самого просторного, для резвого и пытливого мальчика. Скоро каждое деревце и каждый кустик и едва ли не каждый камешек и каждая травинка в любом его конце стали известны и даже знакомы.

Двор был разный. Возле «хозяйского» дома — чисто и уютно. Под окнами, вдоль стен, грядки-клумбочки с цветами; с угла на угол дома дорожка, посыпанная желтым песком. Возле домов-лавок цветов не сажено, но все же прибрано; каждый день дворник Ипат, большой бородатый мужик, сметает сор и относит его на помойку.

Помойка выгорожена толстыми плахами в дальнем углу двора и заслонена от окон «хозяйского» дома флигелем, в котором живет семейство Литвиных.

— От хозяйских глаз спрятать надо, вот нам под нос и сунули, — ответила мать, когда Зяма спросил у нее, почему помойка у них под самым окном?

И вокруг флигеля всегда замусорено, здесь Ипат не метет. Изредка только, когда скопится очень уж много мусора, подходит и стыдит жильцов флигеля за неряшество.

Присмотрелся Зяма и к обитателям двора. Из главного, «хозяйского» дома никто во дворе не появляется. Разве что пробежит служанка из «черной» двери в лавку и обратно.

Зато возле лавок часто бывает людно. В ворота въезжают груженые подводы, останавливаются напротив широких дверей. Оттуда выбегают приказчики и мальчишки-ученики. Проворно перетаскивают штуки сукна и ситца, ящики с обувью — в мануфактурную лавку; или ведра, тазы, чугуны, связки ухватов, ящики с гвоздями, разных цветов и размеров банки с красками и олифой — в лавки москательную и скобяную. Широкозадые, с косматыми гривами битюги неторопливо переступают с ноги на ногу, отхлестываются длинными хвостами от налетающих с помойки мух; извозчики-ломовики покуривают козьи ножки, поторапливают приказчиков и, получив расчет, уезжают.

А возле их флигеля в будние дни никого не увидишь. Кроме семьи Литвиных и самой Федосьевны проживают во флигеле еще две семьи. Напротив Федосьевниной каморки — мать с двумя взрослыми дочерьми, все трое — швеи, ходят на работу в мастерскую где-то на Самотеке. И в четвертой комнате — трое не старых еще мужчин, вроде бы братьев, которых неделями никто и не видит и которые неизвестно где работают и каким ремеслом живут. Федосьевна, правда, говорит, что «на железной дороге», но, кажется, и сама не очень в этом уверена. Но кому какое дело, всяк сам себя разумей…

Не сразу осмелился Зяма выбежать за ворота. Страшно в первый раз. Зато довелось увидеть всю хозяйскую фамилию.

У парадного подъезда стояла коляска, запряженная парой серых лошадей. На козлах, раздвинув локти, сидел бородатый кучер в шляпе и синей поддевке. Обе створки дверей разом открылись настежь, и на тротуар вышли хозяин с супругой под руку и две барышни в одинаковых нарядных платьях. Хозяин с супругой уселись на заднее сиденье, барышни — на переднее; хозяин коснулся набалдашником трости кучерского плеча, и лошади с места взяли рысью.

Зяма смотрел вслед коляске, свернувшей в Грохольский переулок, и, сам того не замечая, последовал за нею. И хорошо, что последовал. Он знал, что где-то в окрестности есть пруд, но даже и подумать не мог, что вовсе рядом. Да если бы их окошко не загораживала деревянная стена, то можно бы из окна увидеть!..

Пруд был большой, обсаженный