гостей, что-то зачастивших к отцу Мелентию. А однажды велел сказать ей, чтобы задержалась. Батюшка-де как проводит гостя, сам хочет поблагодарить ее за труды.

Отец Мелентий был радушен и приветлив. Сказал, что давно так вкусно не едал. Еще и еще хвалил ее золотые руки. А потом сказал, что и сама она куда как хороша… И тут же предложил пойти к нему в домоправительницы, быть в его доме полной хозяйкой.

— А моя семья?.. — произнесла она первые свои слова в этом разговоре.

— Подумаем, поразмыслим… — ласково отвечал ей отец Мелентий. — Старшеньких твоих устроим… Солдатские дети… по заслуге родителя. А младшеньких с собой возьмешь…

— С собой? — в глазах у нее застыл испуг.

— Чему удивляешься?.. Понятно, с собой. Я ведь тебя в жены беру.

— От живого-то мужа…

— Какой уж он тебе муж! — пренебрежительно усмехнулся отец Мелентий.

Обидная эта усмешка помогла ей прийти в себя.

— А это уж мне, батюшка, лучше знать! — сказала как отрезала, глядя ему прямо в глаза.

И в тот же вечер, дождавшись, когда дети уснут, рассказала мужу о домогательствах сластолюбивого протопопа. Без утайки, все как есть рассказала, слово в слово.

Яков Литвин, взлохмаченный и опухший от тяжелого дневного сна, — только что поднялся и начал собираться на дежурство, — тряхнул кудлатой седой головой, словно сбросил остатки сонной одури, и сказал негромко, но жестко:

— Убью!.. — Помолчал и добавил: — Прямо сейчас. Из берданки… как собаку бродячую.

Встал и пошел в угол, где за посудным шкафчиком стояло у него казенное оружие.

— Не надо, Яша!.. Не стоит он твоего сердца…

— Убью!.. — повторил все так же негромко и строго. Она положила ему руку на плечо:

— Ты не о нем думай, о нас порадей. Оставишь с сиротами, куда мне одной с ними?..

Обнял он ее, прижал к сердцу. Постояли так миг, другой. Потом сказал с горечью:

— Нет пути человеку бедному. Ни взад, ни вперед… Что же делать? Так выходит, что здесь нам житья не будет… Не к добру дело идет…

Наутро отпросился у караульного начальника, поехал в Москву. Через два дня вернулся, сказал жене:

— Собирайся в дорогу.

— Далеко ли собираться-то?

— В Москву, мать, в Москву…

Как услышала, и слезы на глазах навернулись. Покачала головой горестно.

— Ждут нас там не дождутся…

Не бог весть как сладко жилось здесь, в Коломне, а все привыклось. И хату начальство отвело хорошую, просторную, и к его жалованью еще и свою копейку приработать можно. А там, кто знает, как еще сложится?..

— Жить-то где будем? — спросила у мужа.

— Присмотрел комнатушку. Неказистая, правда, — признался Яков, — зато и недорогая. Всего два целковых в месяц, при своих дровах.

— Когда же ехать?

— Рубль в задаток отдал. Так что не позже как через две недели должны там быть. А если раньше, то и еще лучше. Надо ведь и место себе сыскать… Хорошо бы так: сразу после пасхи и тронуться.

Бедняку собираться спорее. Недаром говорится: голому собраться — только подпоясаться. За неделю мать перестирала всю одежонку, увязала в узлы. Самое ценное — мужнин унтер-офицерский мундир, хоть и сильно потертый, но все еще видный, свое платье шерстяное, в котором ходила в господские дома, обувку осеннюю и зимнюю — уложила в сундук. Припасла корзину с крышкой под посуду и мелкий домашний зажиток. Вот вроде бы и все, можно сказать, и собрались.

— А главное имущество наше, считай, все движимое, все на своих ногах, — смеялась мать, указывая на вереницу ребятишек, пытавшихся помогать ей, а больше того мешавших.

Она уже не только примирилась с неизбежностью переезда, но даже с нетерпением ждала: скоро ли?..

Отпраздновали в последний раз пасху в Коломне, — полакомили ребятишек последними коломенскими кусками с чужого стола, и поехали в Москву.

Ехали долго. Чтобы не брать билетов, упросил Яков караульного начальника дозволить ему с семейством и скарбом погрузиться в теплушку с каким-то железным грузом, которую должны были подцепить к поезду до Москвы. Упросить-то упросил, однако не много выгадал. Ехали с остановками на каждой станции — где отцепят вагоны, где прицепят — приехали в Москву только на другой день к вечеру. Да и не доехали до Рязанского вокзала, а отцепили их теплушку на Сортировочной и сказали: вылезайте, дальше не повезут.

Выгрузились, оттащили барахлишко подальше от рельсов, пошел Яков узнавать, куда приехали и как до места добраться.

Вышел проулком от железнодорожной линии на широкую улицу, огляделся по сторонам, заметил на угловом доме жестяную табличку с надписью: «Синичкина улица».

Спросил у прохожего:

— Далеко ли до Балкан?

Прохожий подумал, покачал головой и ответил, что не слыхивал про такое место.

— А до Рязанского вокзала?

— До Рязанского версты три, а то и четыре будет, — ответил прохожий.

Подумал Яков, что, кажись, дал он маху, польстившись на даровой проезд. Ломовой извозчик, ехавший порожняком со станции и остановленный им, согласился отвезти до Балкан, но запросил с него восемь гривен.

Сторговались за полтинник. Перетаскали скарб на телегу, посадили младших, семилетнего Зяму и двенадцатилетнюю Рейзу, и двинулись вслед за подводой. Не меньше часу ехали до Рязанского вокзала, ну а там уж рукой подать до Балкан. Хоть и к ночи, а добрались все же до своей комнатушки.

2

Комнатушка и впрямь была неказиста. Особенно убогой показалась она после просторной и светлой обихоженной хаты, оставшейся там, в Коломне.

А эта и много меньше была, всего об одном окне, да и окошко-то не на улицу, а во двор. Да и не во двор, а в чужую помойку. И не поймешь, то ли давно никто в этой комнатушке не жил, то ли жили несусветные неряхи.

Стекла в окнах серые от пыли, во всех углах лохматая паутина, зев у печи чернее угля, снову, видать, не беленный, а пол до того затоптан, что и не догадаться: крашеный он или скобленый. С зажженным огарком в руках прошлась мать по всем углам и закоулкам, потом сказала Якову:

— Сходи-ка узнай, где воды набрать.

— Чаевничать затеяла на ночь глядя?

Только рукой махнула:

— Где уж там. Хоть бы полы помыть…

— Разве завтра дня не будет?

Мать решительно замотала головой:

— Не лягу в такую грязь. И вас не положу. Не ленись, отец, сходи узнай-ка…

— И ходить не надо, — возразил Яков. — Мимо пруда ехали. Там и мостки прилажены. Ну-ка, ребята, — кивнул он старшим, Ефиму и Эсфири, — берите по ведру и пошли.

Идти было недалеко, и через несколько минут два полных ведра стояли у порога. Мать за это время отыскала тряпку и, подоткнув подол, принялась за работу.

Вымыла полы, потом