мрачный оттенок.

Я совершенно не готова вернуться в мир.

Заново обвожу комнату глазами, стараясь думать о чём-то другом, и понимаю, что была не совсем честной с самой собой: мне вовсе не плевать на обои. Даже больше — всё, что есть в моей комнате, раздражает меня, потому что напоминает мне о девушке, которой я была раньше, и которой мне больше не стать. Этот дурацкий розовый цвет и мелкий цветочек на обоях; светло-коричневый стол, заваленный книгами, тетрадями и дисками; старый платяной шкаф, у которого уже не закрываются дверки; восемь картин, висящих в два ряда на стене над моей головой… Они как будто насмехались надо мной, укоряли в том, через что я прошла и сломалась, не выдержав удара; поддалась слабости и раскисла, вместо того, чтобы найти способ забыть и двигаться дальше. А мне оставалось лишь молча соглашаться с ними и жалеть о том, что нельзя залить в голову отбеливатель и действительно стереть тот жуткий вечер из памяти.

А ведь я почти каждый день встречаю своего мучителя на улице.

Так вышло — должно быть, ещё одна насмешка жизни — что мы оба живём в одном дворе с самого детства; вместе ходили в один детский сад; какое-то время сидели за одним столом в начальной школе, а после девятого класса жизнь раскидала нас по разным углам — как и весь мой класс. Не скажу, что мы были друзьями, но и врагом я Сергея не считала — заурядный ботаник с заурядной внешностью; сутки напролёт сидел в обнимку с учебниками, посещал шахматный кружок и ни с кем толком не общался. Помню лето две тысячи десятого года — когда в июне отец Сергея избил его мать до полусмерти. Скандал был жуткий, весь двор ещё пару месяцев обсуждал случившееся… А в сентябре уже никто не мог узнать в резко повзрослевшем парне того тихого забитого ботаника, который резко превратился в красавчика и хулигана.

Гнев — сильный мотиватор.

Главное знать, на что именно он мотивирует.

Правда, его внешние и внутренние перемены никак не сделали нас ближе — несмотря на подтянутое тело и хулиганистую улыбку, от которой половина девчонок школы и района сходили с ума, для меня Сергей по-прежнему оставался ботаником с первой парты, хотя он несколько раз пытался ко мне подкатить. Я же, сумасбродная девочка, у которой гормоны в тандеме с переходным возрастом дали адовую смесь, высмеивала в открытую все его попытки «узнать меня поближе». Так что, быть может, в какой-то степени я сама виновата в том, что со мной случилось; странно лишь то, что он ждал так долго, чтобы отомстить — целых восемь лет. Как будто специально лелеял в себе эти обиду и злость на меня столько времени, чтобы ударить побольнее.

У него это отлично получилось.

При встрече он обычно делает вид, что мы не знакомы, хотя с моими родными здоровается, как ни в чём не бывало. Не знаю, почему именно я не сказала родителям о том, кто именно меня изнасиловал — просто соврала, что в темноте не разглядела нападавшего, хотя каждую ночь первое, что вижу, едва закрыв глаза — это его лицо, нависающее надо мной; пьяную довольную улыбку от того, что удалось загнать жертву в угол и осуществить наконец свою месть; терпкий запах алкоголя, от которого меня и теперь, год спустя, всё ещё выворачивает наизнанку. Это больше напоминает какое-то психологическое заболевание, при котором главный синдром — это когда клинит речевой аппарат в тот самый момент, как ты собираешься произнести это имя. В мыслях с этим обычно не возникает никаких проблем — имя соседа раскалённым ножом проходится по мозгу и нервным окончаниям, оставляя зудящие полосы, а вот назвать его имя вслух не могу даже сейчас.

Да это, по сути, уже и не важно… Что мне даст его тюремное заключение? Она способна вернуть мне утраченную невинность или веру в людей? А, может, она восстановит мою психику и адекватное реагирование на мир?

Конечно, нет.

Ну и ещё я сомневаюсь, что годы, проведённые в тюрьме, исправят и самого Сергея.

Может это и глупо, но менять ничего не собираюсь.

Да и поздно уже дёргаться.

Остаётся только жить с тем, что есть.

Напрягает только осознание того, что я уже никогда не смогу забыть то, что со мной случилось. И дело здесь даже не в силе воли — просто за год психика перестроилась; мозг воспринимает реальность иначе. И ты вроде как живёшь… И вроде как неплохо живёшь — у тебя для этого есть все причины и условия… И ты вроде как мыслишь… И ты вроде как действуешь…

Одно только беспокоит.

Наверно, это уже давно не ты.

Беспокойные мысли перебивает мерный цокот когтей по паркетному полу; отрываю невидящий взгляд от окна, за которым уже давно сгустились сумерки, и вижу идущего ко мне Каина — добрейшей души лабрадора с шерстью насыщенного кофейного цвета. В его тёплых карих глазах отражается свет ночной лампы, горящей на моей прикроватной тумбочке; он подходит к подоконнику и тычется мокрым носом в мою ладонь, которую я подставила специально — люблю, когда он так делает. Потихоньку сползаю с подоконника на пол и присаживаюсь на корточки: вот он, мой единственный лучик света в этом непроглядном тёмном царстве, в которое превратилась моя жизнь. Что бы со мной ни происходило — слёзы, болезнь, истерика или депрессия — Каин всегда со мной; кладёт свою морду мне на плечо и просто лежит рядом. Его молчаливой поддержки хватает для того, чтобы мне практически мгновенно стало легче — как будто он забирает себе часть моей боли или плохого настроения.

Он появился в моей жизни полгода назад, когда родители уже отчаялись вытащить меня наружу из глубин души, куда я спряталась в попытке закрыться от всего мира и страдать в одиночку. Кажется, мама вычитала на каком-то психологическом форуме — ох уж эти интернет-советы… — что животные облегчают человеческие страдания и помогают нам справиться с проблемами, хотя здесь интернет не прогадал. Не знаю, почему их выбор пал именно на эту породу собак, но с тех самых пор я — человек, который в принципе к животным был равнодушен — обожаю лабрадоров.

Своё имя Каин получил тоже не случайно: его я вычитала в цикле книг моего любимого писателя Джеймса Роллинса, где собаку звали так же, и я посчитала это данью уважения к его трудам — если можно так сказать; да и имя его понравилось.

Хотя даже Каин не мог дать мне всего.

Например, я очень скучаю по закату; здесь, в квартире, вид из окна которой закрыт отстроенными многоэтажками, его не видно совершенно, потому что квартира находится на втором этаже.

А выйти на улицу на закате я не рискну даже под присмотром ФСБ.

За то время, что я просидела в добровольном заточении, я совершенно отстала от жизни, хотя это в какой-то степени и было