Все же, видимо, сам виноват, хотя, черт возьми, не давил же на них, не заставлял действовать не своей охотой-волей, не выставлял напоказ своих добродетелей…

Завьялов кончил пожеланием избрать на пост председателя человека достойного, который проникся бы хозяйственными заботами и повел колхоз к новым успехам. Возможно, не будь подобной обмолвки, собрание не ответило бы молчанием на слава секретаря, лишь в двух-трех местах поплескали в ладоши и смущенно притихли. В самом деле, ради чего менять председателя, если успехи все же были?..

Однако тут же вызвались желающие дополнить секретаря райкома, на что и рассчитывал Завьялов, и первым вышел к столу Ерпулев. С него хоть картину пиши — «Сельский механизатор». Молодцеват, подобран, на новеньком комбинезоне сверкают «молнии», в расстегнутый ворот выглядывает голубой воротничок рубашки и черный галстук.

— Сами теперь, товарищи, видите, — заговорил он, уцепившись руками за края трибунки, словно ожидал, что она ускользнет от него. — Товарищ секретарь, спасибо ему, все, как есть, до тонкостей разъяснил нам. Ну что это получается, спрошу я? Председатель свою линию ломит, а колхозу убыток. Кто же это позволит? Колхозники возмущаются, это я ответственно заявляю, товарищ Завьялов… Возьму другой вопрос. Председатель людей тасует, будто они карты, куда схочет, туда и сует. Я шесть лет был бригадиром, вкладывал душу и буду вкладывать, ничем не опорочен, костюм в премию получил, а он взял и скинул. Хулигана возвысил, а меня все равно как паршивую кошеню… Я этого не оставлю! Срок давности еще за мной. Советская власть за такие штучки-дрючки не гладит… Ответственно прошу, товарищ партийный секретарь, срочно примите меры…

— Мы разберемся, — пообещал Завьялов. — Старые кадры не позволим ущемлять.

— Вот… Прошу вас, иначе я дойду. Теперь прав нет заслуженных людей позорить.

Андрей Абрамович как обратился с первых слов к президиуму, выказывая ему свое уважение, так и не повернулся к колхозникам. Голос бывшего бригадира звучал на собраниях редко, но слушали его недоверчиво — в Рябой Ольхе вдоволь посмеялись над проделкой Саньки Прожогина. Однако Ерпулев не боялся напустить тумана: на грани таких событий его собственная история теряла остроту и свежесть, людям было не до него, а свести счеты со своими обидчиками он мог безответно.

Пока он выступал, очередные ораторы горели назойливым желанием высказать свои не менее спешные обиды. Самые нетерпеливые выкрикивали их с места, не надеясь добраться до трибунки, и подняли такой шум, что не стало слышно ни ораторов, ни голоса Анастасии Петровны, пытающейся навести порядок. Получилось то же, что часто бывает на колхозных собраниях: сплоченная кучка крикунов увлекла за собой всех, и ничего уже нельзя было разобрать.

13

В это время к ограде клуба подкатила «Победа». Из нее вышла Гуляева, за ней Варвара Власьевна и Помогайбо. Обеими руками он прижимал к объемистой груди ворох бураков, в комочках сырой земли на нитяных корешках. Над его плечами колыхались лопушистые глянцевитые листья, — казалось, он нес огромный букет в дар президиуму. Все поуспокоились, притихли. Свалив свой ворох на стол перед Завьяловым и Анастасией Петровной, Помогайбо поискал глазами место и сел рядом с Ламашом, с неожиданной теплотой обнял его за плечи.

— Не журись, голова, — загудел он, не обращая внимания на то, что своим баском глушит очередного оратора. — Богатую свеклу растишь. Бачь, подряд вытягивал буряки, один в один, а?..

Ближе приклонившись к Ламашу, он, не стоящая голоса, проговорил:

— Мы с Галей да с твоей Варварой Власьевной по всем полям, как зайцы, проскакали. Хозяин ты добрый, ничего не скажешь.

Владимир Кузьмич улыбнулся. Грубоватая ласка Помогайбо пришлась по душе, вот мужик, чья похвала приятна ему, уж его-то не выбьешь из борозды. Три десятка лет, с первых дней весны до конца листопада, а то и в позднее предзимье, осанистая фигура Помогайбо сновала по полям, — сначала в осевшей рессорами под его важким телом тарабарке, потом в зеленой машине-вездеходе. Глаз у него цепкий, емкий, все приметит, ничего не упустит в своей крестьянской расчетливости. Он-то уж разобрался, что сделано не так мало, не замажет все хорошее. Ламаш с грустью покачал головой, однако в нем что-то радостно и тихо шевельнулось.

— А меня тут живьем едят, Платон Яковлевич, боюсь, и костей не оставят, — отшутился он. — Возьми к себе инспектором, что ли.

— Нехай, мы еще поцацкаемся лбами, — гукнул Помогайбо, и Завьялов покосился на него.

С приездом Гуляевой и Помогайбо что-то незримо переломилось в собрании, всех точно заворожил пышнолистый ворох на столе. Анастасия Петровна тщетно взывала высказываться, но желающих теперь уже не было. И вдруг с места поднялась звеньевая Анна Матвеевна.

— Давай сюда, Анна Матвеевна, — пригласила ее Беломестная, показывая на трибунку.

— Не-ет, я отсюда скажу, пускай там мужики говорят, — бойко затараторила старуха. — Меня и отсюда слыхать, ты не принуждай, Настюшка… Я об чем скажу, бабочки, — повернулась она к окружающим ее женщинам. — Сколько лет со свеклой воюю, а не упомню такого года, чтобы так быстро управились. Спасибо Володимеру Кузьмичу, он заботу о бабах поимел, всем было посильно на свекле работать…

— Верно! В срок управились.

— Жилы не тянули из нас.

— Еще бы! Человек с обхождением.

— Хоть один не гавкает, — вырвалось из гомона.

— Кому-тось не по душе Володимер Кузьмич, — громко продолжала Анна Матвеевна. — Ишь, сколько крикунов собралось, всяк об себе хлопочет, болтают, как сучка хвостом, а от общей пользы нос воротят…

— Верно! Дюжей их, Матвеевна! — снова загомонили женщины.

— В поле их не видать, а тут рты раззявили.

— Вот мой сказ, бабы, — возвысила голос старуха. — Володимера Кузьмича в обиду не давать. Вы их не слухайте, крикунов, а послухайте честных колхозников. Он еще походит в председателях, все по народному хотению да к общей выгоде делает, не как иные…

Ее заглушили аплодисменты.

Едва Анна Матвеевна села, как поднялся и, потряхивая широкими штанинами, к трибунке вышел Аверьян Харитонов, колхозный конюх, мужик рассудительный, уважаемый в Рябой Ольхе за свой уравновешенный нрав и справедливость. Сняв кепку, он пригладил остатки волос вокруг ушей, провел ладонью по лимонной лысине.

— Как бы без обиды сказать, а критику тут наводят не с того конца, — сказал он, обводя строгим взглядом президиум. — Не было б никакого разговора, коли б председатель у нас, колхозников, спросил: досевать ту свеклу аль не надо. Не грех и попытать, как мы думаем, головы