спора не получилось.

— Нет, ну что за человек такой! Один на льдине! Ломом подпоясанный!

За мутным окном, около которого сидели купец и охранник, потемнело: будто кто-то шел, да остановился. Окно было мутным само по себе, да еще и протирали его давненько. Только очертания через него и можно было разобрать.

Послышалось шипение.

— Ложись! — успел крикнуть Корела.

Кричал не сидящим рядом, а двоим. Купец и охранник его только успели оглянуться на Корелу. Грохнул выстрел: посыпалось разбитое стекло. Охранник лицом рухнул в миску с тюлькой. По доскам побежала кровь.

Купец вскочил на ноги, заохал, стал крутить головой, бросился к двери, но опомнился, остановился.

— Эй, в корчме! — послышалось с улицы. — Живы там или со страха все сдохли?..

— Чего надо? — крикнул корчмарь и осторожно выглянул за дверь.

— Это грабеж. Слушайте, значит, наши условия. С господина купца: две трети того, что он в мошне носит. Мы с ним еще с ярмарка следим. Обманет — не пощадим. С остальных — половина. Цените нашу щедрость: оставляем деньги на развод!

— Да хрен тебе, а не деньги! — в разбитое окно выплюнул Зола.

Все трое поднялись из-за стола, и теперь прохаживались по корчме. Хозяин смотрел на них со страхом: не сделали б хуже.

— Ну, чего там? — крикнули с улицы. — Выходите по одному. Сабли — наземь. После соберете.

— А ежели не выйдем?.. — спросил, зевая Корела.

— Тогда мы корчму с четырех сторон запалим.

Корчмарь всплеснул руками:

— Не погубите!

— Может, согласимся, может, обойдется?.. — забегал глазами купец. — Две трети — это ведь немного?

— Ага, как же… Безоружных резать сподручнее. А потом до нитки оберут. Я бы так и сделал, — пояснил Зола.

— Мысль ваша понятна, — крикнул Крысолов. — Ну вот, а теперь слушайте наши условия. Значит, сейчас вы берете ноги в руки и с горочки бежите от нас. Оружие, так и быть, можете прихватить, но без него бежать у вас выйдет быстрей. Может, мы вас тогда не станем догонять и резать. Я ясно говорю?..

Ответом был громкий смех с улицы.

— Ну что? — спросил Корела. — К оружию?..

— Их же дюжина душ! — ахнул корчмарь.

— Ну, так молись, чтоб Господь Всеблагой столько грешников принял и простил! — бросил Корела.

В его руках появилось по сабле.

— Эх, жги да гуляй! — бросил он, закрутив две шипящие мельницы. — Будет веселуха!

— Чур, ото, трофеи делим поровну! — бросил Зола.

— Дыхание поберегите… — почти шепнул Крысолов.

* * *

О том, что произошло в следующие пять минут, позже говорили без малого три десятка лет. В свидетелях не было недостатка: когда дюжина конных пронеслась по улицам села, многие поняли: не жди добра. Такое в деревне чувствовали особенно чутко и точно. Потому спрятались за плетнями, за деревьями. За корчмой следили с заячьей внимательностью, готовые чуть что пуститься наутек.

Дюжина казаков, людей бывалых в драках обложили корчму будто по всем правилам: пищаль и самострел навели на двери, по самострелу — на окна.

На всяк случай заготовили факела — лишним не будет.

— Эй! — крикнул разбойничий атаман. — Ну, чего? Так выйдете, или вас прикоптить?

Долгое время, целую минуту, ничего не происходило.

И тут из печной трубы почти на аршин вылетел Крысолов. От сажи он был черен словно черт.

По нему выстрелили из самострела, но смазали, зато сам Крысолов успел бросить два ножа — убил одного, второму рассек щеку.

Упал на крышу, покатился по соломе — казалось прямо на клинки. Но у самого края поднялся, подпрыгнул еще раз, и перелетел за спины. Закружился, отбил удар шашки, уклонился от шара кистеня. Когда противник раскрылся, ударил широко. Сабля острая будто только коснулась врага, взрезала одежду кожу, но живот раскрылся словно какой-то плод.

Удивленно глядя на свои выползающие внутренности, казак закричал, выронил оружие, пытаясь руками сомкнуть края раны. Но крик был недолог: обратным движеньем сабли Крысолов перечеркнул ему горло.

В тот же момент Корела и Зола вылетели кувырком из избы. Ругнулась пищаль, щелкнул самострел. Огромная пуля размером с грецкий орех просвистела над головой Андрея, сшибла угол двери.

Стрелок схватился за шестопер, рассчитывая, видно, что не даст врагам подняться. Но Корела вдруг сделал кувырок назад, вскочил на ноги, поймал шестопер в перекрестье сабель. Снизу стрелка ударил Зола…

* * *

Через три минуты все было кончено.

Крысолов присел у колодца, принялся вытирать и смазывать оружие,

— А сегодня какой день? — спросил Зола у высунувшего из корчмы нос хозяина.

— Среда…

— Ну, надо же! — удивился Емельян.

Корела хозяину подмигнул:

— Фух! Так и устать можно!

— На вас кровь… — сообщил корчмарь.

— Это не моя, — ответил Корела даже не взглянув.

После занялись трофеями: Зола собрал оружие, обшарил карманы, остался недоволен:

— Нишеброды. Пищаль я возьму, сабли — кузнецу на переплав, лошадей их — на живодерню.

Корчмарь уже поймал паренька-щегленка за ухо, и теперь макал его лицом в миску с окровавленной тюлькой:

— Жри! Жри давай! Давай, тюлечка да с мясцом… С мозговой косточкой! Жри, мразь!

— Отпусти, дяденька! Я не знал! Они сказали, что шуткувать будут.

— Шуткувать? Я дам тебе пошуткую… На всю жизнь запомнишь. Ты знаешь, сколько окно разбитое стоит? Знаешь?..

Мальчишка захныкал как можно жалостливей, но не от боли, а от того, что так надо. Виноват, чего уж тут. На смерть не забьют, иначе зачем говорить, что он на всю жизнь запомнит.

И за то спасибо.

На воздух вышел и купец, оглянулся на бойню кругом. Рухнул на колени, стал истово креститься:

— Господи Святый! Да нечто такое может быть! Господи Боже ты мой! Спасибо, что явил мне свое чудо. Как звать вас, казаки? Я ехать домой буду — в каждой церкви вам за здравие буду заказывать?

— Будешь, а как же… — отозвался Зола. — Но сперва заплатишь каждому по рублю. Я уже лет пять людей забесплатно не убиваю…

Сон праведницы

Скрипели весла в уключинах, тихо плескалась речная вода, гладя борта лодочки. На веслах был старик-перевозчик. Напротив него сидели два пассажира: отец и дочь. Первый сидел печально, потупив взор как от стыда. На то была причина, и лодочник ее знал.

Зато девчонка лет десяти-двенадцати любопытственно осматривала берега, лесок над кручей, далекий купол монастырского храма.

— Что, дева… С жизнью прощаешься? Не грусти! Это напрасно… В монастыре ведь тоже живут! По-первой тяжко будет, зато после, еже игуменьей станешь, то, как сыр в масле кататься будешь.

Не первую перевозил лодочник, не последнюю. И то, что отец не хотел