никогда не казался ни полностью проснувшимся, ни вполне сытым. Как и следовало ожидать, телесно он быстро развивался, и в семь лет (или год с тремя четвертями, как шутил баронет) весил на добрых двенадцать фунтов больше, чем его брат Эдвард, бывший на два года старше него, хотя, при этом, его нельзя было назвать крепким ребенком.

   Он казался ласковым, но в какой-то особенной манере, потому что его симпатии были чрезвычайно ограничены. Он очень любил пятнистую кошку, которая была для него всем на свете; за ней шла его маленькая сестренка; а далее, как ни странно, он испытывал какое-то собачье восхищение по отношению к достопочтенному Ричарду Пеннроялу - чего данная особа совершенно не заслуживала и, вероятно, не желала. Он также остро чувствовал окружающую обстановку; он никогда не ощущал себя в полной мере дома нигде, кроме как в детской, в которой спал; с другой стороны, он всегда проявлял признаки повышенного беспокойства и отвращения, когда его вносили в восточную комнату - ту самую, в которой таинственным образом исчез, а затем снова появился, его прадед. Однако единственное, что заставляло его плакать, - это компания маленькой Кейт Баттлдаун, единственной дочери полковника, которая была на год или два младше Арчибальда и считалась самой милой и изящной малышкой в округе. Но Арчибальд, которому шел восьмой год, был готов на все, лишь бы избежать ее общества - даже уйти пешком.

   Одним словом, он выказывал такие признаки несовершенного и извращенного понимания, которые стали бы причиной того, - имей он более скромное происхождение, - что его стали бы называть дурачком. Будучи же сыном сэра Кларенса Батта Малмезона, он считался чудаком. Деревенские старухи утверждали, что он принадлежит к тем, кто может видеть эльфов, и что если бы кто-нибудь знал, как это сделать, его можно было бы заставить раскрывать тайны и оказать магические услуги. Но, с другой стороны, его следовало опасаться как возможного (пусть и невольного) слуги зла; в особенности опасно, как утверждали эти почтенные дамы, было стать объектом его внимания или привязанности, - догма, получившая ужасное подтверждение в судьбе пестрой кошки, которая, угодив в капкан, поставленный на грабительницу курятника, была задавлена бультерьером, воспользовавшимся благоприятными для него обстоятельствами, чтобы расплатиться за старые обиды. Эта трагедия случилась в январе 1807 года и произвела сильное впечатление на Арчибальда Малмезона. Он не плакал и не рвал на себе волосы, но дело приняло гораздо более серьезный оборот - он потерял аппетит.

   Но самая примечательная часть истории еще впереди. Никто не сказал ему, что кошка мертва, а та, обладая склонностью к авантюрам, часто покидала дом на несколько дней без разрешения и предупреждения. Тем не менее, Арчибальд сразу же догадался о ее судьбе и даже (как это показалось некоторым по выражению его лица) узнал, как это случилось. Он дал понять, что хотел бы взглянуть на ее останки, но это было невозможно, поскольку кошку тайно погребли в темном углу на задворках сада. Можно ли поверить, что "странный" ребенок тут же вскочил на свои толстенькие ножки, не торопясь и не отклоняясь ни на шаг, вышел из детской, прошел по коридору, спустился по лестнице, пересек холл, вышел в дверь и так далее - в сад за домом, к тому самому месту, где лежала бедная Табби!

   Этот факт засвидетельствован и не подлежит сомнению; но автор не уверен, чтобы кто-то придал ему должное значение. Мальчик никогда прежде не ходил так далеко, хотя был прекрасно развит и мог преодолевать куда большие расстояния. Он не сопротивлялся прогулкам, но, как уже было сказано, пренебрегал хлебом с молоком, и каждые несколько дней отправлялся в сад на заднем дворе и стоял у могилы на холоде, пристально глядя на нее, но не делая никаких движений. Это продолжалось около шести недель и вызвало сильное любопытство в округе. Наконец, в конце февраля у Арчибальда случился припадок, по-видимому, эпилептического характера. Придя в себя, он неожиданно потребовал стакан молока и с жадностью выпил его; после чего уснул и не просыпался в течение тридцати шести часов.

   К тому времени, когда он проснулся, он уже стал в Малмезоне персоной более значительной, чем за всю свою предыдущую короткую жизнь. К его кровати постоянно подходили люди, пытавшиеся с высоты своих знаний и жизненного опыта объяснить причину столь неестественного сна. Одни при этом предсказывали, что он потеряет ясность ума, другие - что он станет признанным чародеем, третьи - что он вообще никогда больше не проснется. В общем, подобно всем прочим пророкам, они предсказывали все, кроме того, чему долженствовало случиться на самом деле; но, если бы хорошенько подумали, то предсказали бы и это.

<p>

II</p>

   Арчибальд проснулся и сел на постели. Открыл рот, видимо, собираясь что-то сказать, но язык отказывался повиноваться и произносить какие-либо узнаваемые слова. Он произвел какой-то бессвязный звук, отдаленно напоминающий крик младенца, после чего, словно рассердившись на собственную неудачу, издал громкий негодующий вопль, время от времени приглушаемый засовыванием в рот пальцев. Что бы с ребенком ни случилось, было очевидно, он - голоден; впрочем, этого следовало ожидать. Ему принесли немного хлеба и молока, - это стало его любимой едой; но, к всеобщему изумлению и смятению, он, казалось, даже не знал, что это такое, и продолжал проявлять признаки все возрастающего аппетита. Они пробовали давать ему самую разнообразную пищу, но тщетно; они пытались вкладывать ему в рот ее кусочки, но он утратил способность жевать и не мог удержать их. Чем больше были их старания, тем сильнее становилось его раздражение, пока, наконец, не поднялись такие гвалт и смятение по поводу мастера Арчибальда, что прежде довольно незаметный маленький персонаж должен был бы гордиться этим.

   Среди встревоженных и растерянных людей, толпившихся в это время в детской, была молодая женщина, - кормилица последнего ребенка Малмезонов, трехмесячной девочки. Это была здоровая, полная крестьянка, которая, подавшись вперед, чтобы взглянуть на обезумевшего Арчибальда, прижимала к своей обнаженной груди младенца, - единственное человеческое существо, сохранявшее спокойствие. Арчибальд заметил ее, тотчас же протянул к ней руки и подался всем телом, сопровождая это действие криком, в котором ясно слышались нетерпение и голод, - иначе истолковать его