влезал, всё всегда образумевалось, и не уйдя он на зов в прошлую зиму, он пережил бы не только меня, но и любого в нашем квартале, даже годовалого сына ямщика.

Однако есть те легенды о зове, о которых народ говорит вполголоса, так, чтобы никоим образом солдаты королевской гвардии, что изредка патрулируют наши обшарпанные районы, не прослыли и не доложили кому не стоит. Ведь эти россказни касались того, о чем говорить запрещалось. Эти легенды были о короле-захватчике Чартохе, и о его адских полчищах, что завоевали уже половину континента, подмяв каждое из королевств под себя. И этим слухам в последний год я стал верить куда охотнее, ведь то, о чем говорить под запретом, обычно и есть сущая правда.

В обрывках фраз на рынке, и едва доносящихся до моего угла в таверне шепотках, было не много ясного или того, что объясняло бы как возник зов или как он подчиняет людей, однако было то, во что я поверил не моргнув и глазом: за всем стоит король Чартох. Своими дьявольскими чарами он манит людей, призывая их к себе.

Но зачем? На этот вопрос я не знал ответов, ведь ни моя мать, ни отец не владели необычными силами. Лишь одна старуха из нашего городка считалась истинной ведьмой, но её прибрала к рукам чахотка двумя годами ранее, а вовсе не зов.

Сегодня был вечер раздумий, так что я брёл по узким пешим улицам, направляясь к восточному каналу. Там, затесавшись меж таких же скучных, серых, узких домищ, находилось жилище Ксаны. Каждую субботу я приходил к её дому и мы вместе, тайком от её отца, взбирались на косую крышу, чтобы поделиться новыми слухами и сплетнями о зове. Она была единственной, кто так же жаждал знать всё, ведь и её мать ушла к звёздам пять зим назад.

Закатное небо пестрело яркими оттенками розового и оранжевого, превращая окраины града в нечто не столь унылое и серое. Даже линялые ткани моих рубахи и брюк казалось впитывали цвет, становясь не такими тусклыми.

Я поднёс руки к лицу, напрочь грязные. Схватив кусок влажной ткани, что оставили сохнуть на окне, сорвался на бег.

Завернув к каналу припустил ещё быстрее, усмотрев жандармов на мостовой. Остановившись в тёмном углу меж домов, поспешно утёр лицо и руки. Пусть Ксана и делала вид, что её ни капли не волнует грязь под моими ногтями или дурной запах, что исходил от меня после дня работы на рынке и ночи на полу таверны, но я знал, что это не так. Иногда я был и сам себе неприятен, однако выбора не оставалось. Или я выживаю как могу, но остаюсь свободным, или я отправлюсь в услужение с другими сиротами. А о том, как господы обращаются с прислугой и говорить не стоит. Чего только стоит один мальчишка, двумя годами младше меня самого, забитый до смерти одним стариком – часовщиком за то лишь, что посмел тронуть своими грязными сиротскими руками его семейную реликвию – массивные трёхсотлетние часы.

– Тимс!– Раздаётся тонкий голосок Ксаны откуда-то сверху. Я поднимаю голову и вижу сперва длинные, густые светло – рыжие волосы, что свисают на добрую половину ярда ниже окна, а затем уже её саму. Ксана счастливо улыбается, растягивая губы в широкой улыбке, её карие глаза горят азартом. Спустя секунду она выбирается из окна и поднимается на ноги, стоя в оконной раме второго этажа. Длинные простые юбки обвивают её ноги и слегка путаются, перекручиваясь каждый раз, как дует ветер. Я внимательно слежу за ней, готовый броситься в любую секунду, если она не удержится. Хотя мы проделываем этот трюк уже не первый год я все равно продолжаю переживать, когда она подтягивается на руках к кривой деревянной стремянке, прибитой по скосу крыши. По ней мы всегда взбираемся на самый верх.

Ксана в последний раз оборачивается на меня чтобы подмигнуть, после чего скрывается за выступом крыши.

Я улыбаюсь. Всю неделю я жду этих встреч, ведь она единственный друг, что у меня остался. Единственная с кем я могу поговорить по душам.

Ба умерла когда мне было восемь, мать за три года до неё, с отцом мы никогда не ладили. Поэтому моими друзьями были улицы, а они могли быть очень жестоки. Единственной, кто заставлял меня жить и верить, была Ксана. Ей всего четырнадцать, и с виду казалось что я вовсе не на год старше её, а на целых пять, однако она всё равно была умнее меня в десятки раз.

Я вскарабкался по боковой стене к окну первого этажа и осторожно заглянул внутрь. Это был кабинет отца Ксаны – местного лекаря. Он лежал на кушетке, тихо сопя. Щеки впали, под рубашкой проступают ребра. Неужели им сейчас приходится так туго, что не хватает даже на еду?

Я хватаюсь за выступы и подтягиваюсь ещё выше, вскоре достигая края крыши. Удерживаясь за края стремянки, вытягиваю тело наверх, тут же перекидывая ноги и давая себе перевести дух.

Когда осматриваю наш уголок, вижу Ксану, она уже лежит и с упоением наблюдает закат. Я взбираюсь выше и ложусь рядом.

Некоторое время мы молчим, расслабляясь. Я чувствую на себе её взгляд и поворачиваю голову, после чего Ксана начинает тихо смеяться. Я не понимаю что её рассмешило, но тоже улыбаюсь. Она облизывает большой палец и быстро трёт мою переносицу. Внутри меня что-то сжимается, едва в голове возникают воспоминания о том, как мама точно так же слюнявила палец, чтобы утереть с моего лица грязь.

– Что случилось? – спрашивает Ксана, когда я отворачиваюсь.

– Вспомнил маму? – не дождавшись ответа, снова спрашивает она. Как я и говорил, она гораздо умнее, чем вы могли бы себе представить.

Я киваю и снова поворачиваюсь к ней. За неделю, что мы не виделись на её лице появилось вдвое больше веснушек, и теперь они покрывают почти весь нос и щеки. Парочка ярких коричневых пятнышек появилась даже на лбу. Я улыбаюсь, но Ксана дуется.

– Я бы мечтала о такой коже, как у тебя: светлой и чистой. Ни одной веснушки, Тимс, как так? У меня их кажется целая тысяча!

Ксана складывает руки на груди, и направляет взгляд на сине-оранжевое небо, на котором проступает силуэт полной луны.

– Твои веснушки напоминают мне звезды, не понимаю почему ты их так не любишь.– Я всё ещё улыбаюсь, смотря на неё и замечаю как Ксана расслабляется.

– Что ты успел узнать? – подруга переворачивается на бок, подперев голову рукой и с жаждой любопытствующего смотрит на меня.

Я откидываюсь на спину, наблюдая за неспешным появлением звёзд на небе. Часть меня всё ещё хочет верить, что мама где-то там, среди них.

– Слышал, что людей стало уходить куда больше чем раньше, а ещё, что теперь зов слышат не только взрослые, но и дети. Мне кажется, что все становится хуже, Ксана.

– Что если Чартох добрался и до нас? – шёпотом спрашивает Ксана, в её глазах застыл ужас.

Я молчу. Не хочу лгать ей, говоря что могущественный