Дария Беляева Ни кола ни двора

Мы сентиментальны, когда уделяем какому-то существу больше нежности, чем ему уделил Господь Бог.

(Джером Сэлинджер)

Глава 1. Кто же я такая?

В детстве, когда меня спрашивали, кем же я хочу стать, я всегда отвечала, что буду космонавтом, чтобы полететь на Луну, к Жорику. Почему-то я считала, что он живет на Луне. Логично, правда? Тот, кто не живет на Земле, должен жить на Луне. Дети, по большей части, существа очень конкретные.

Я мечтала полететь на Луну и найти Жорика, потому что уже тогда я прекрасно понимала, что если бы мой брат был жив, я бы не родилась. Я представляла себе, через что ему пришлось пройти ради того, чтобы я занималась потом всякой чепухой. Я хотела найти Жорика и сказать ему спасибо. Не за то, что он умер и уступил место мне, не таким уж я была циничным ребенком, честно. Я хотела сказать ему спасибо за то, что я здесь. За то, что я дышу, смеюсь, чихаю. За разные вещи, которых он так и не попробовал, а я попробовала.

В этом смысле я была очень вежливой юной леди. Я хотела поблагодарить его и отправиться обратно на Землю. Мне представлялось, что там, на Луне, очень холодно и сердце превращается в льдышку за шесть секунд. За шесть секунд мне предстояло объяснить Жорику, как это — жить, и не сделать ему больно. Сложная задача.

Ради этого стоило вертеться в центрифуге, или где там вертятся космонавты.

Затем я становилась все старше и старше, папа уверовал в Господа Бога, мама — в кости динозавров и нефть, которой они становятся. Оказалось, что, если Жорик и на небе, то на каком-то другом. Не на том, по которому летают самолеты и, тем более, не на Луне.

А, может, так мама говорила, хотя и посещала с папой церковь, и весьма исправно, Жорика вообще больше нет.

Короче говоря, больше меня в космонавтике, звездах и космических кораблях ничего не интересовало. Планеты, как оказалось, это просто вращающиеся вокруг звезд шары. Ничего интересного, если на них не живут мертвые.

Дальше у меня был период, когда я хотела работать в похоронном агентстве или в морге, может, даже стать патологоанатомом. Я подумала, что, если Жорик все же где-то есть, удобнее всего будет связаться с ним через кого-нибудь, кто отправляется, ну, туда.

И скажет ему спасибо.

Вот что всегда волновало меня больше всего: как сказать Жорику спасибо за мою жизнь?

Была и еще одна вещь, еще одно мое вечное волнение, совершенно ужасное: а вдруг я живу хуже, чем жил бы Жорик. Вдруг Жорик учился бы лучше, а я глупая. Вдруг у Жорика было бы много друзей, а у меня только дядя Женя и Сулим Евгеньевич, да и те скорее общаются со мной по необходимости. Вдруг он был лучше пел, а у меня совсем нет слуха. Или он готовил бы вкусные оладьи, а я обожгла себе руку так, что у меня теперь на ладони огромный шрам. Некрасивый.

Жорик мог быть лучше меня во всем. Он не вырос, поэтому ему было весьма затруднительно разочаровать родителей.

А я? Я умела только задавать вопросы. Не знаю, всю жизнь я казалась себе какой-то поддельной. Нарисованным ребенком вместо настоящего. Субститутом и паллиативом, который, во всяком случае, знает разные умные словечки.

Я люблю прятаться за умными словами, чтобы никто не понял, какая я глупая и ленивая. А Жорику нечего было бы скрывать.

Вот, даже сейчас, вместо того, чтобы рассказать мою, мою собственную, историю, я снова рассказываю о Жорике. Старые паттерны и узелки.

Жорик умер через два месяца после своего первого дня рождения. Меня тогда еще и в проекте не было. Естественно. Я видела его фотографии — младенец, как младенец. Очень красивый, книжно-киношный, о таких мечтают женщины, поглаживающие надутые животы.

Мама красивая, папа красивый, у них получился очень красивый сын.

Он умер из-за отека мозга, у него случился припадок, первый и единственный. Это потому, что у мамы эпилепсия. Она и родила-то его на восьмом месяце, из-за приступа. Жорик был слабенький, но потом пошел на поправку. Все считали что это чудо, пока Жорик не умер.

Мама как-то сказала:

— Он был такой красивый, разве что мертвый.

У Жорика на могиле гравировка с плюшевым мишкой, там еще надпись: прости, наш хороший. От мамы и папы. Да уж, с Жориком сложно сравниться, но я его люблю.

Понятно же, в какой атмосфере я росла? Всю жизнь мои родители ждали, что я внезапно умру. Жутковато, да? В школу я, понятное дело, не ходила. Мой папа весьма богатый, у него есть мясоперерабатывающий завод, я даже как-то была там. Ужасно пахнет смертью. Представляете, они даже кости превращают в муку? Все идет в дело. От коровы не остается ничего-ничего, ни волосинки, ни пятнышка. Словно ее и не было на свете.

Костную муку папа продает потом на удобрения. У него лучшая костная мука в области, все хвалят.

Моя мама тоже занимается костями — костями динозавров, она их изучает. Короче, вокруг меня одна только смерть. Об этом я пишу в дайри. Подписчиков у меня много, люди любят такое почитать. У меня же такая драма, ну такая драма. Но я подписана на одну девчонку, которая работает в детском хосписе. И еще на одну (была подписана, вернее) — она умирает от рака. Мне с ними никогда не сравниться.

Теперь вы, наверное, думаете, что мои родители — страшно мрачные люди, все эти кости, мертвые Жорики, но на самом деле — нет. Они самые добрые, солнечные и веселые существа, которых я знаю. Намного веселее меня, всегда в хорошем настроении.

Мама родила меня в девяносто втором году, ей тогда было девятнадцать, а папе — двадцать семь. Ну, так получилось.

В общем, мама еще не старая, как у многих моих знакомых с дайри, она все, более или менее, понимает, песок с нее не сыпется, и она в порядке.

Я похожа на папу, вся в него — рыжая, как он, смеюсь, как он, я даже сплю, как он, мама говорила. У нас похожие глаза, похожие привычки, даже родинки на руках складываются в похожие созвездия. Представляете?

Я люблю своего папу, в этом я не одинока. Его обожают все на свете. Рядом с ним все становятся лучше, он сияет, как золото, и такой теплый, что с ним можно гулять часами даже самой лютой зимой.

Я не знаю ни одного человека, который не любил бы моего папу. Он старается сделать мир лучше для всех, кроме коров. Не знаю, наверное, коровы папу не любят, но они бессловесные бедные твари, и никто не думает о том, как мой папа делает им больно.

Я даже хотела стать вегетарианкой, вроде как получилось бы иронично, но мясо слишком вкусное, а живем мы один раз.

Мой папа всех опекает, к нему ходят с просьбами, с прошениями даже. Он оплатил лечение в Германии сыну уборщицы, у которого нашли лейкоз или вроде того. Потом этот парень даже приходил к нам на ужин. Моего возраста где-то, я думала,