(с оглушительным успехом!) его романсов. Знаменитая Тамара Церетелли, Изабелла Юрьева, Белогорская, Вадина, Антонина Еремеева, Ольга Симонова, Зинаида Рикоми…
Или:
Но шло время, и у Германа стали появляться гражданственные песни. Запели с эстрады знаменитую «Звездочку», а вслед за нею появилась и песня об авиации «Все выше», объявленная в 1933 году приказом Реввоенсовета СССР «авиационным маршем военно-воздушных сил РККА», Не каждый поэт удостаивался такой чести!
Авиамарш вот уже десятилетия поют в нашей армии. Этот марш распевали бойцы революционной Испании в тридцать шестом…
Вот тебе и «Чайная роза»!
Вернусь, однако, к вечеру, о котором начал рассказывать.
Собравшиеся потребовали, чтобы я рассказал о Москве — я был последним, кто побывал в столице.
Рассказать о Москве — для меня значило, конечно, рассказать о «Лесе».
Я попытался это сделать, но пересказать постановку Мейерхольда… И как рассказать об этом удивительном вальсе, который я до сего времени все слышал и слышал!..
— А ты спой, попробуй спеть, — сказал Герман.
Я только рассмеялся.
— Ну, тогда попробуй подобрать, хоть одним пальцем…
Я подошел к инструменту и стал одним пальцем искать нужные ноты… Боже мой, какая ужасная беспомощность! Наверно, так чувствует себя немой, которому необходимо сказать что-то крайне важное.
Я слышал этот вальс во всем его очаровании, но пальцы беспомощно фальшивили, тыкались не в те клавиши.
…Среди гостей был известий аккомпаниатор Дмитрий Колесаев.
С какой жалостью смотрел он на меня.
И тут пришло мое спасение — открылась дверь, и вошла Ася.
— Вот кто напоет вам это…
Но что сталось с Асей?
Молча прошла она в угол, села на диван и… закурила папиросу. Это была она и не она.
Потухли глаза, запали виски, дрожат руки, зажигающие спичку.
Кажется, даже волосы потускнели.
— Асенька, дорогая, — обратился к ней Герман, — выручайте. Этот бездарный осел не может нам ни напеть, ни подобрать вальс из «Леса»…
Ася слышала, что к ней обращаются, но, видимо, не понимала ни слова.
Она смотрела на Павла, морщила брови, стараясь вникнуть в смысл его речи.
Наконец поняла и покачала головой.
— Ну, пожалуйста, ну, чуть-чуть, совсем тихонько…
Ася прикрыла рукой глаза и тихо запела. Аккомпаниатор, которого в Киеве все звали Митей, подсел к пианино и, прислушиваясь к ее голосу, едва прикасаясь к клавишам, стал подбирать мелодию.
Так продолжалось несколько мгновений, и вдруг…
Вдруг из-под Митиных пальцев полился вальс… Как сумел он понять, почувствовать очарование той народной мелодии и как смог так мгновенно уловить ее!
Внешность Мити еще с нежного, школьного возраста и на протяжении всей жизни давала его друзьям благодарный материал для карикатур.
Толстые щечки, две черные-пречерные маслины вместо глаз, поднятые дыбом волосы, состоящие из тугих, сине-черных пружин.
Природа в этом случае сама оказалась талантливым карикатуристом. Сейчас маслины сияли, черные пружины дрожали, Митя подскакивал на стуле, смотрел на нас и излучал счастье.
Все собрались вокруг фортепиано.
Все, кроме Аси. Она все так же сидела в углу, все так же закрывала рукой глаза… а из-под ладони бежали по лицу струйки слез.
Я подошел и положил ей в руку носовой платок — благо, на сей раз он у меня был.
А Митя все играл и играл, торжествующе оглядывая окружающих, как бы приглашая разделить с ним радость.
Заметив Германа, не переставая играть, спросил:
— Ну, Павел, слова? Можешь сочинить слова?
Павел ушел в соседнюю комнату и закрылся там.
Хозяйка разносила чай.
Ася успокоилась, пила чай, односложно отвечала на вопросы, но оставалась все такой же погасшей.
Вернулся Павел. Митя сел за пианино. Герман стал рядом и, глядя в бумажку, стал читать глухим своим голосом текст. Он даже и не пытался петь, а только проговаривал слова.
А Митя играл медленно, медленно…
— Ася, Асенька, пожалуйста, — просили все.
И, взяв у Германа бумажку, Ася спела песню.
Вальс был так хорош, полон такого очарования, что невзыскательный текст даже не покоробил нас.
Это был текст знаменитых «Кирпичиков».
Вальс — по просьбе Германа — впоследствии аранжировал композитор Валентин Кручинин. Колдовское «чуть-чуть» талантливого композитора сделало вальс еще прелестнее, еще очаровательнее.
«Кирпичики» запели, пошла песня гулять по России. Не было тогда города, не было деревни, где их не пели бы.
Не бог весть какие слова, а вот понравились, запелись…
А Ася… Через несколько дней после того вечера мы узнали, что Ася исчезла. Она не возвратилась домой, и никогда никто ничего больше не узнал о ее судьбе.
В старом домике, на глухой улочке Соломенки горевала мать. Заходили утешать ее свои, соломенские, и мы, пришлые. А какие могли быть утешения…
Ушла, не вернулась, исчезла. Никакой записки, никакого объяснения, ничего.
Что случилось там, в Москве, что сталось с Асей — никогда, ничего, никто так и не узнал…
Я забуду тебя очень скоро,
Как прочитанный старый роман.
Эти взгляды любви и укора,
Эту боль, злую боль старых ран…
Дни за днями катятся,
Сердце лаской тратится,
Обрывая тоненькую нить.
Пусть туман колышется,
Пусть гитара слышится.
Не мешайте мне сегодня пить…
…За веселый шум, за кирпичики
Полюбила я этот завод…
На заводе том Сеньку встретила.
Лишь, бывало, заслышу гудок,
Руки вымою и бегу к нему
В мастерскую, накинув платок…
