других ее пациентах. Весь бордель словно застрял во времени. Они все еще были больны, с тем же количеством жуков, но хуже не становилось.

— Мне нечего им принести, — буркнула она. — Ни сахара, ни сливок, ни цветов из наших садов.

— Тогда принеси им свои извинения.

— Фейри нет дела до моей вины. Им нужны подношения.

— Может, они тебя простят. Помню, раньше люди ходили к храмам, чтобы быть в ладах с фейри и природой. Я не верю, что важно всегда что-то им давать. Порой подарок — уже быть там.

— Когда ты стал философом? — спросила она с кривой улыбкой.

— В то время, когда посмотрел смерти в глаза, и она сказала, что дочь спасла мою жизнь.

Слезы обожгли ее глаза.

— О, папа.

— Не надо такого. Иди, девочка, собери на обратном пути те милые травы.

— Одуванчики?

— Плевать, что они сорняки, они вкусные, хороши для моих старых костей. И передай привет фейри от меня.

Она взглянула на охапку белья и пожала плечами.

— Почему бы тебе не пойти со мной? Ты еще с ними не общался.

— Они не захотят, чтобы я начинал сейчас. Они увидят старика, идущего к ним, и решат, что я заблудился. Им проще общаться с милой девушкой. Иди уже!

Сорча не стала спорить дальше. Ее сестры снова закричат, и она упустит шанс. Она выбежала из кухни, укуталась в плащ и вышла наружу.

Холодный воздух наполнил ее легкие, покалывая. Она охнула, воздух заряжал ее кровь бодростью. Она оживала, покидая бордель.

Она сильно изменилась.

Папа не ошибался, указав, что ей нет дела. Она скучала по семье, но расстояние дало ей опыт, изменило ее взгляды. Ее сестры не могли перестать говорить об обыденном, мужчинах, чистоте, еде и напитках. Отец говорил только о путешествиях, но это хоть немного развлекало. И у них не было магических качеств фейри, что стали ей так дороги.

Старая калитка скрипнула, когда Сорча открыла ее. Она хотела починить ржавую петлю. Ей нужно было починить ставни, залатать дыры в крыше, убрать на заднем дворе… и список тянулся все дальше и дальше.

Может, она презирала такую жизнь. Она жила какое-то время в замке, ей прислуживали. А теперь она прислуживала остальным.

— Я так низко пала? — спросила она, взглянув на силуэт дома. — Я презираю их, потому что они больны?

Да. Ответ был гулким «да» в ее голове, словно криком в овраге.

Она сжала калитку, хмуро глядя на дом, словно это было проблемой.

— Сорча! Снаружи холодно, — мягкий мужской голос заставил волоски на ее шее встать дыбом.

Она фальшиво улыбнулась, скаля зубы.

— Геральт.

Он подошел к ней с грацией танцора. Узкие брюки обвивали его ноги, он явно считал ноги своей лучшей чертой. Объемный плащ из черной шерсти подметал землю за ним, убирая снег.

— Ты простудишься, Сорча, и кто будет заботиться о тебе, пока ты помогаешь своей семье?

— Я справляюсь неплохо сама.

— Но не обязана, — он снял свои кожаные перчатки палец за пальцем. — Прошу, позволь.

— Я не возьму твои перчатки, Геральт.

— Бери! Каким бы я был джентльменом, если бы дал тебе ходить без должной одежды?

Он взял ее за руку, вложил печатки в ее ладонь с улыбкой, от которой ей хотелось ударить его. Она выронила перчатки на землю.

— Так ты обходишься с женщинами? Будто они не понимают, что нужно самим позаботиться о себе?

— Они не обязаны заботиться о себе.

— А если некоторым из нас хочется?

— Почему тебе хочется?

Сорча фыркнула и закатила глаза.

— Ты не поймешь.

— И не хочу. Мне нравится заботиться о тех, кто дорог моему сердцу…

— Не надо, — она перебила его, подняв руку. — Я не хочу слушать тебя. Мне нужно идти, Геральт. Уж прости.

— Я пойду с тобой. Ты идешь в город?

Конечно, если женщина шла одна, то она шла в город. Сорча старалась не закатывать глаза, но не справилась. Куда еще могла идти женщина, если не в город? Глупый мужчина.

— Я иду в храм.

— В какой храм? В церковь?

— Нет. В лесу.

— Ах, — он нахмурился. — Ты бы не призналась в этом до своего исчезновения.

— Люди меняются.

— Видимо, да.

Ее сапоги хрустели по снегу, оставляя едва заметные следы. Она не собиралась стоять и слушать его слова про ее жизнь. Она не хотела говорить с мужчиной, который хотел подчинить ее своей волей.

— Так где ты была?

Он не знал, что нужно было вовремя уходить.

Холмы вокруг них были белыми. Деревья не торчали из земли, только небольшие горки отмечали, где были каменные стены. Даже овцы держались у амбаров в это время года. Никто не хотел забредать далеко от безопасности огня.

Сорча укуталась в плащ плотнее, опустила голову. Может, если повезет, Геральт уйдет.

— Ты меня слышала? Я спросил, где ты была.

Она вздохнула.

— Ты уже сто раз это спрашивал.

— Да. И ты так и не ответила.

— Не знаю, почему я вообще должна тебе отвечать.

— Не должна. Но я хочу знать.

— Зачем?

— Я переживаю за тебя, Сорча. Ты это знаешь.

Если бы она закатила глаза еще сильнее, увидела бы свою макушку.

— Ты переживаешь из-за того, что придумал обо мне! Ты меня не знаешь.

— Знаю! Я знал тебя с детства.

— Ты проезжал мимо меня с отцом пару раз. Это не считается за знакомство.

Его топот по снегу бил ей по нервам. Он не знал, как быть тихим? Она хотела мирно дойти до храма! Она так много просила?

— Я говорил с Брианой через стену, и она сказала, где ты была. Ты рассказывала, что была в мире фейри?

— Бриана много болтает, — буркнула Сорча.

— Ты же знаешь, что фейри не настоящие, Сорча?

Она бросила на него взгляд и замерла. Он не имел права указывать ей, что настоящее, а что — нет. Он сильно давил, хотя знал больше простой женщины, и ей надоели мужчины, у которых было высокое мнение о себе.

— Геральт, небо синее?

— Да, — он ответил в замешательстве, глядя на нее, как на сумасшедшую.

— Трава зеленая?

— Да.

— Но сейчас она белая.

— На ней снег.

— Тогда откуда ты знаешь, что под ним трава зеленая?

— Потому что я ее видел.