остановился на краю, наставил уши и в тот же миг пропал, как серый камень.

А из-под земли идет голос — близкий и страшный.

— Это ты, Пеньо? Добро пожаловать, сынок. Мать твоя уж сколько дней ходит по холмам, тебя ищет. Свихнулась, бедная. Сердце у нее не стерпело. Бродит как шальная. Крошки в рот не берет. Сядет у речки, достанет твою рубаху и плачет. Сказали ей, что ты уехал в город на базар, так она встала рано утром и пошла к самым Осенам — тебя встречать. Я ее уже вечером нашел; стоит на кургане и на дорогу смотрит…

Бывало, идет Пеньо, черный от солнца. На плече блестит коса, в глазах светится мужская сила. У колодца девушки звенят ведрами, окликают его.

А он только и скажет: «Добрый вечер!», да мимо. Идет и о чем-то своем думает. Все какие-то планы строит. Голова невесть чем занята. А девки — загляденье, какую ни возьми, каждой замуж пора, каждой смерть как охота замереть в сильных мужских руках. Эй, Пеньо, не упусти!

Да разве ему втолкуешь! Ему, вишь, надо свои порядки завести на белом свете.

Иной раз встречу его, гляну и спрошу:

— Ну, сколько скосил сегодня?

— Луг повалил.

— Весь?

— А то как же!

Вот ведь что! Никакой работы он не боится! По земле идет — она прогибается. И хлеба перед ним склоняются, и луга. И люди, потому что он каждому правду в глаза говорит.

Снова зашумел дуб.

— Зачем ты звал меня, сынок? Тяжело мне уже ноги таскать — еле пришел к тебе. Мне уже пора в дорогу, да не могу уйти, не простившись с тобой. Кто знает, увидимся ли на том свете.

Был ты как сокол. Белый сокол с крепкими, словно железо крыльями, летал высоко в небе. Ты летал поверху, а по земле ходила твоя голубая тень. И сбили тебя пулей, — кто они были, эти, что против вас?..

Дед Пейо потер лоб, стараясь что-то понять. Нет, пусто в голове! Тяжело простучало колесо его отминувшего дня. Заскрипела земля. Птицы переполошились и бросились кто куда — за плетни, за сады. Яблоня рухнула на землю. Нивы запылали.

Весь мир сгорит, и вместо него народится новый. Новые люди станут пахать нивы. Новые песни запоют на посиделках. Ох, господи, послал бы ты мне еще деньков, — дожить бы, увидеть бы…

— За что вы, сынок, положили свои головы?

Молчит могила.

Силится дед Пейо понять и не может. Темнота стоит в глазах.

Кто это опять позвал его?

Она прошла за пчельником и будто позвала его. Мать! Ее давно зарезали турки в ущелье под Гюрлеком. Вот она идет ему навстречу с закатанными рукавами, в волосах белая веточка — черешневый цвет.

— Пейчо-о-о! Где ты, сынок?

— Иду, мамочка, иду!

Старик подался вперед, прислонился к кресту и тихо уснул.

СЛЕПОЙ ГЫДУЛАР

Илии Бешкову

Имя ему было Телилей, но крестьяне делиорманского села Орлица кликали его Талеем. У Талея была ореховая гыдулка и чуткая рука, что пять лет смычком радовала души орличан, но глаз у него не было. Он слышал, как свистит крыльями орел, когда кружит высоко в небе, но что такое орел, не знал. По ночам он сидел на траве под стрехой полуразрушенной Хаджийской мельницы, и хлопотливая струйка воды рассказывала ему бесконечную историю, — сил не было до чего грустную и давным-давно забытую. Где-то далеко на глухой равнине блеял отбившийся от стада ягненок; над головой слепого шелестели листья. Иногда он поднимал свои пустые глаза к звездному рою и полному месяцу. Припозднившийся жнец с серпом на плече и умытыми летним сумраком глазами неспешно спустится по белой тропке к воде, нальет полную тыкву-горлянку и спросит слепого:

— Что ищешь в небе, Талей?

— Звезды.

— Да разве ты их видишь?

— Не вижу, зато слышу. Всю ночь они плывут и поют, но голос у них не как у человека.

— А какой же?

— Не знаю, как сказать. Чудный голос. Слушаю, и сердце тает. Говорят, что звезды падают с неба, как спелые груши с дерева, когда подует ветер. Я их не вижу, но слышу, как они падают. И когда одна ударится о землю, другие стонут. Знал бы ты, как стонут и плачут! Потом всю ночь не спится.

— Не спится тебе, Талей, потому что ты не устал. Ты поди потопчись на жнитве от темна до темна, поломай горб, как я, так не то что звезды или там цикады запоют — хоть из пушки будут стрелять, все равно не проснешься. Не так, что ли?

— Ну, приду я на поле, — отвечал слепой, — что делать стану? Только жнецам буду мешать да хлеб потопчу.

— Да кто тебе велит ходить? Ты сиди при своей гыдулке.

Но Талей жаждал увидеть белый свет.

Никто в Орлице не знал, откуда взялся слепой гыдулар. Пять лет назад рано утром — на самую родительскую субботу, — бабка Тиша вышла из дома, чтобы ударить в колокол. Бабка мела и мыла ветхую сельскую церковь. На площади она увидела человека незнакомого и нездешнего, одет он был во все старое, на плече у него висела кожаная торба, а в торбе — гыдулка. Старушка подошла к нему, оглядела всего, откашлялась и приступила к незнакомцу:

— Ты чей будешь, добрый человек?

Незнакомец ответил:

— Я Телилей.

— Какой Телилей?

— Телилей-слепец.

— Откуда идешь?

— Из тьмы.

— Из тьмы-ы-ы? Батюшки светы, какая еще тьма? Чего тебе у нас надо?

Слепой не ответил. Бабка Тиша живо сбегала в церковь, прибрала там, принесла воды, вымела двор, ударила в колокол, вернулась на площадь и опять увидела незнакомца. Человек в глубоком раздумье сидел на камне.

— Ты ждешь кого, что ли?

— Никого не жду. Я к вам пришел. Вчера, когда шел я через горячие хлеба, спросил жнецов, нет ли где поблизости моста. А они мне говорят, иди, мол, на Орлицкий мост, на ваш то есть. Много ли по нему народу ходит?

— Ого, как не ходить! Вся Орлица да еще девять окрестных сел. Во всей округе другого моста нет.

— Отведи меня, бабушка, туда!

Бабка Тиша взяла его за руку и привела на мост. Талей ступал по длинному высокому мосту, и шаги его отдавались эхом. Будто падали в прозрачную воду и как камни тонули в глубине. Он перешел на тот берег, где были нивы, сел под ивой, что с аистовым гнездом, прислонился к шершавому дереву, да там и остался. Потекли дни, месяцы, годы.

Первую ночь он провел там же, под низкими ветвями. Аистята допоздна возились в гнезде, что-то говорили на своем птичьем языке, ворковали, как дождевые капли в тихом омуте, и волновали его сердце. На другой день, когда роса осыпала гнездо и солнце омыло его черный лоб, слепой достал из кожаной торбы гыдулку и провел смычком по струнам. Аистята умолкли. Потянулись орличане на телегах. Иные останавливались послушать, потом ехали дальше, к золотому мареву и дивились, откуда взялся слепой. А Талей пел, но то была не песня — то душа его билась во мраке и жаждала увидеть белый день.

Вечером сердобольная бабка Тиша