сказал хмуро:

— Ну, нужны.

— Вот и порядок, — сказал Репа.

— Меня интересует, как мы будем делать бизнес?

— Узнаешь, — опять отрезал Репа. И добавил озабоченно: — Только бы Гвоздь оказался на месте.

— Какой гвоздь? — не понял Витя.

И снова Репа сказал, как отрубил:

— Узнаешь.

Он переобулся в старые сандалии, причесал густые темно-рыжие волосы перед тусклым зеркальцем у водопроводной раковины, сказал:

— Пошли. Мелочь на всякий случай есть?

Витя загремел в кармане мелочью.

Репа был немного ниже Вити, но коренастый, крепкий, на нем как-то особенно ладно сидели застиранная ковбойка и серые затертые техасы с карманами на «молнии». Походка у Репы была независимой, и весь его вид говорил: «Я сам по себе. Понятно?»

Мальчики прошли через двор, под высокой аркой темных и прохладных ворот, где стояли железные ящики для мусора и подпирал стену засаленный тип неопределенного возраста с мутными бессмысленными глазами.

На улице было людно, шумно. На середине перекрестка стоял молоденький милиционер в белых перчатках и размахивал полосатым жезлом.

На автобусной остановке Репа сказал:

— Нам восьмой.

Подъехала «восьмерка». Витя ринулся к дверям. Репа попридержал его за локоть:

— Не суетись. Подождем без кондуктора.

В автобус без кондуктора Репа вошел первый и независимо сказал:

— Проездной!

Ехали очень долго, молчали. За окном уже была окраина — маленькие дома со ставнями за высокими заборами.

Витя нервничал. Он боялся, что вот сейчас войдет контролер. И... даже страшно представить. Ему казалось, что все знают: эти двое — безбилетники.

А Репа чувствовал себя прекрасно. Он невозмутимо смотрел в окно, даже что-то насвистывал.

Наконец репродуктор сказал хрипло:

— Конечная остановка! Кому на толчок — спешите!

Витя Сметанин никогда раньше не был на толчке, на так называемой барахолке, и сейчас ему было ужасно интересно.

Через густую шумную толпу они прошли в ворота, и у Вити мгновенно разбежались глаза. Сначала он не увидел, что здесь продают, — его поразили люди, их лица, их одежда. Платки — низко на лоб; бороды; грязные кирзовые сапоги; широкие юбки; пиджаки с высокими ватными плечами — и, наоборот, очень модные молодые люди с длинными волосами, в расклешенных брюках, с перстнями на пальцах. Лица были энергичные, хитрые, плутоватые. И — совсем непривычные. Таких людей Витя не встречал на улицах своего города. А если они попадались, то, наверное, в одиночку, и на них не задерживалось внимание. Здесь были только такие люди. И все о чем-то спорили, ругались, предлагали свой товар, хватали покупателей за локти.

«Ну и ну!» — подумал Витя.

Он не знал, что такие базары еще существуют. Он их видел только в кино, и сейчас его удивлению не было предела.

— Что, обалдел? — засмеялся Репа. — Давай искать Гвоздя, — и он потянул Витю в гущу барахолки.

Чего здесь только не продавали!

Всякие рубашки, брюки, галстуки, ботинки, шапки, платки. Целый угол базарной площади занимала всевозможная мебель: шкафы, крашеные табуретки, тумбочки, подставки, этажерки, зеркала. Продавали фикусы в кадках, герань, какие-то еще комнатные цветы в глиняных горшках. Ни такой мебели, ни таких цветов Витя никогда не видел в квартирах своих знакомых.

«Да кто же все это покупает?» — думал он.

— Смотри, цыганки! — сказал Репа.

И правда! Три цыганки, молодые, в длинных пестрых юбках, обступили растерянного парня и что-то доказывали ему.

— Пойдем послушаем! — предложил Витя.

Они протолкались к цыганкам.

— Позолоти ручку, молодой-красивый! — говорила одна из них, с быстрыми черными глазами и золотым браслетом на смуглой руке. — Всю судьбу определю, путь свой знать будешь, легче проживешь.

Неожиданно в толпе появился милиционер, и цыганки исчезли, будто их вовсе не было.

— Как в кино, — сказал Витя.

— В кино придумывают, — сказал Репа, — а тут сам видишь. — И вздохнул: — Нет Гвоздя. Или не пришел? Может, замели?

Витя ничего не понял, но спросить не решился.

— Десять копеек — и вся судьба известна! Десять копеек — и предсказание без ошибки! — выкрикивал кто-то рядом.

Витя оглянулся: сквозь толпу медленно шел старик в ватнике — это летом-то! Через плечо у него был перекинут ремень от деревянного ящика. В ящике были полочки с белыми фантиками, а на перекладине сидела сонная морская свинка.

— Десять копеек за предсказание!

Женщина с пацаном, у которого было надутое, обиженное лицо — наверное, ему надоело таскаться по базару, — дала старику монетку, старик сунул монетку под нос морской свинке, та понюхала монетку, оживилась, задергала носом и, подумав, вытащила зубами фантик. Старик отдал фантик женщине.

— Десять копеек — и вся судьба известна!

— Давай погадаем! — предложил Витя.

Репа пожал плечами. Витя выбрал из горсти мелочи десять копеек. Понюхав монетку, морская свинка вытащила фантик.

— Прими, молодой человек, — сказал старик, и Вите показалось, что его глаза под кустистыми бровями насмешливо блеснули.

Мальчики отошли к зеленой будке, в которой продавали газированную воду, развернули фантик и стали читать. На замызганном листке фиолетовыми чернилами было написано:

Ждет тебя счастье в преклонных годах, дом — полная чаша и верный друг до гробовой доски. Опасайся быстрых друзей, зеленого змия и промолчи там, где враг твой рассыпает слова бисером. Не носи наряда синего цвета — в нем твоя погибель.

— Что за быстрые друзья такие? — удивился Витя.

— Брехня, — безразлично сказал Репа. — Плакали десять копеечек. Пошли!

...Продавали самовары самых разных размеров, деревянные ложки, раскрашенные ярко-ярко («И кому они нужны?» — подумал Витя), серые вороха шерсти, дубленые кожи, кучи немыслимого тряпья, всякие свистульки, чертики, которые, если в них дуть, кричат: «Уди! Уди!»

В одном углу, под старой липой, мальчики и старики продавали голубей в клетках, всевозможных певчих птиц; и стоял тут птичий гам: ворковали голуби, пели на все лады канарейки; в одной высокой клетке висел вниз головой зеленый попугай с красной головкой и говорил очень сердито: «Мда-а...»

Один дед продавал маленьких кроликов. Они сидели в корзине, свернувшись клубками, и вздрагивали длинными ушами. Еще продавали щенят разных пород — и бестолковых дворняг, которые, ни на кого не обращая внимания, играли между собой, и строгих овчарок, и даже двух маленьких боксеров, очень грустных и молчаливых.

Вите не хотелось уходить из-под старой липы — он любил животных. И еще ему стало жалко щенят, и Витя подумал, что, если бы Альт был женщиной, а не мужчиной и у него родились бы