куда более древнего, нежели тот, на котором вызываемый демон именовался Lutum, заполнили зал. Сороконожка на потолке нервно обвилась вокруг одного из сталактитов, защёлкала челюстями. Из-за разномастных щитов, прикрывающих каменные полки-тюрьмы, послышались шорохи, царапанье и скрежет. На пару мгновений потухли все грибы, и Толль-Герник ощутил, как по спине сползает капля пота.

Затем свет вспыхнул вновь, но над линиями пентаграммы тонкой дымкой поднималась тьма. Шёпот тысячи голосов — умоляющий, отчаянный шёпот — взмыл вверх и упал изморосью на плечи некроманта. Веки трупа дёрнулись и поднялись, открыв остекленевшие зрачки. Воздух похолодел, с губ Шантона теперь вместе с заклятьем срывался лёгкий парок. Длинные тонкие пальцы некроманта, лежащие на висках трупа, побелели и едва заметно подрагивали.

С утробным стоном труп раздвинул губы и выгнулся дугой. Тьма сгущалась, пологом колыхаясь над алтарём, линии пентаграммы налились непроглядной чернотой. Внезапно пол под некромантом потемнел, а в следующий миг задымился, с камней сорвалось несколько язычков пламени, но не обычного, а бледного, почти прозрачного. Пламя ласкалось к носкам сапог Шантона, точно расшалившийся котёнок, но двинуться дальше очевидно не смело.

Речитатив становился всё громче и быстрей, однако не терял плавности. Мёртвое тело тряслось, точно в лихорадке. Толль-Герник пропустил момент, когда некромант отнял руки от трупа, поднял флягу и одним резким, точным движением сломал печать. Сухо треснула молния — от пола к потолку, на миг осветив весь зал. Некромант встряхнул флягу и резко опрокинул. Густая, вязкая жидкость бурого цвета полилась на лицо мёртвой девушки, на широко раскрытые глаза, в распахнутый рот, залила шею и ключицы, закапала с рёбер и живота, пятная белоснежный камень. Поверхность алтаря вспучилась и закипела, а грязь всё лилась и лилась, и казалось невероятным, что вся она помещалась в небольшой фляге.

Бесплотные голоса вновь начали перешёптываться — поначалу жалобно, а затем ликующе. Грязь зажурчала по кровостокам, и на миг судебному магу почудилось, что вместе с жидкостью на пол шлёпаются неопрятные шевелящиеся комки плоти… Некромант отбросил флягу, простёр руки вперёд и повелительно выкрикнул:

— Пробудись!

Ручьи грязи поползли друг к другу. Толль-Герник внимательно следил за тем, как жидкость собирается в бесформенную лужу, как падают туда уже сформировавшиеся комья, как по луже начинает идти рябь. Вот на поверхность выдвинулась рука — и опала пузырящейся пеной. Вот в центре лужи появился глаз, до дрожи напоминавший глаз умершей девушки, только раз в шесть-семь больше. Вот края лужи начали заворачиваться, подобно чашечке бесконечно уродливого цветка, творения безумных скульпторов прошлого.

— Восстань! — скомандовал Шантон дээ Брайдар, лучший из некромантов на службе Короны.

Лепестки грязного цветка собрались в бутон, который всё уплотнялся — и внезапно лопнул. Брызги зловонной жижи унеслись вверх, растаяв там с неожиданно мелодичным звоном.

— Очнись! — услышал Толль-Герник последний приказ.

Пентаграмма загорелась чёрным огнём, доходившим толстяку-дознавателю до плеч. Пронзительный крик демона вспорол скопившуюся внутри пятиугольника тьму, и когда та развеялась, Шантон дээ Брайдар тихо сказал:

— Ну здравствуй, девочка.

Глава 1. Возвращение

В Институт благородных девиц меня привезли утром, но не с рассветом, а когда все ушли на завтрак. С точки зрения воскресивших меня магов так оно было спокойнее.

— Глазеть, конечно, будут, — авторитетно заявил пухлый коротышка, которого почтительно именовали господином маг-дознавателем высшего ранга. — И сплетни разнесут быстро. Но у тебя останется немного времени, чтобы освоиться.

Я вняла скрытому в его гладкой приветливой речи предупреждению и старательно осваивалась. Пока — оглядываясь и пытаясь проникнуться духом места, в котором очутилась.

По всему выходило, что местечко довольно-таки унылое. Меня провели в средних размеров дортуар, где друг напротив друга выстроилось двенадцать одинаковых кроватей — деревянных и одноместных, сбитых на века. Такая койка элефанта, может, и не выдержит, а вот барана средних размеров — запросто. Даже если он заберётся на белую простынь всеми четырьмя копытами и станцует там джигу.

Возле каждой кровати имелась тумбочка на три отделения — такая же грубая и неприглядная. Видимо, для личных вещей институток. Ни на одной я не заметила замков — то ли уставом заведения запрещены, то ли здесь вообще не воруют. Ставлю на первое. Люди — и не крадут? Да скорей я поверю в честных чиновников и бескорыстных некромантов!

Помимо тумбочек, возле одной из стен расположился шкаф огромных размеров. Его огромность и несуразность меня сразу покорили. Очевидно, именно там висит верхняя одежда здешних обитательниц — всех сразу. Ну а при необходимости ещё и батальон любовников без труда поместится. Я подошла, неодобрительно скользнув взглядом по светло-коричневым обоям в мелкий цветочек, украшавшим стены (на мой вкус, довольно сомнительное украшение), распахнула створки — ну да, одежда. Любовников пока не видать. Наверное, тоже завтракают. Любовники — они такие: вовремя не покормишь, и никакой от них любви, лишь проблем полон шкаф.

Потеряв интерес, я повернулась к шкафу спиной и вновь воззрилась на кровати. Неприятная белизна одной из них нарушалась аккуратно сложенным тёмно-синим форменным платьем тонкой шерсти. Судя по всему, оно предназначалось мне. Что ж, ладно. Покрой у платья был такой же унылый, как и всё остальное, но по крайней мере оно надевалось легко и просто, никакой посторонней помощи не требовалось. И причёска к нему пойдёт тоже гладкая, зализанная, без изысков. Небось, именно такие институткам по уставу и положены. Ладно, я демон послушный, если обстоятельства не требуют ничего иного. Скручу волосы в узел, хотя зачем настолько себя уродовать — никогда не пойму.

В спальне на дюжину девиц имелось всего одно зеркало — большое, от пола до потолка, но лишь одно. Наверное, после сигнала к побудке возле него не протолкнуться, но сейчас все ушли на завтрак, так что я могла спокойно подойти туда и разглядеть новое тело не торопясь, с чувством и с толком.

Хорошо. Не идеально, но хорошо. На этом лице можно нарисовать всё, что угодно — от невинной тихони до коварной соблазнительницы. Тело тоже не подкачало — молодое, гибкое, ладное такое. Не сможет понравиться разве что любителю пышных форм, считавшихся каноном красоты в древнем Гелиополе, ну так где тот Гелиополь сейчас? Провинция провинцией.

Руки и ноги у тела