раздобыться всем, что нужно кумовьям, и кормилицам, и повивальным бабкам, коим положено состоять при роженице все то время, что она пролежит в постели, да притом вина они выхлещут столько, что и бездонной бочки не хватит. Стало быть, вот мужу и двойной труд; а дама, в скорбях своих, дает чуть ли не двадцать обетов, сбираясь в паломничества, да и бедный ее супруг не знает, каким святым молиться за счастливое ее разрешение. А пока суд да дело, со всех сторон слетаются в дом кумушки, и злосчастный муж из сил выбивается, ублажая их на все лады.

Дама и гостьи ее чешут языками вовсю, судят и рядят обо всем напропалую; им и горя нет, что муж об эту пору где-то бегает, высуня язык, по делам. И ежели на улице дождь, или снег, или град, какая-нибудь из кумушек, бывает, промолвит: «Ах ты, господи, каково моему-то скитаться по такой погоде!» На что другая ей тут же возразит, что ничего, мол, не растает, ему и так хорошо. А коли случится, что недостанет им того или сего, одна из них обязательно скажет даме: «Вот уж правда, милая моя, дивлюсь я, да и все мы тут дивимся предостаточно, как это вашему супругу столь мало дела до вас и дитяти. А прикиньте-ка, что он вытворять станет, когда у вас будет их пять или шесть! Видать по всему, что он вовсе вас не любит, а ведь какую честь вы ему оказали, взявши в мужья — при его-то сословии!» — «Да клянусь вам, милая моя, — вступает другая кумушка, — ежели бы мой муж таково со мною обходился, я бы ему ослепнуть пожелала!» — «Послушайтесь меня, душенька, — поет третья, — не потакайте ему эдак, позволяя топтать вас ногами; не то увидите, как он разойдется к следующим вашим родам». — «Ах, кузина! — причитает четвертая. — Не могу постичь, как это вы, такая достойная женщина, хорошего рода, вышли за неровню, — это ведь всем известно, — да еще терпите его выходки; вот он и с нами теперь скверно обходится». Выслушав их всех, дама и говорит: «Правда ваша, подруги мои и кузины, злой он человек и нравный, уж и не знаю, что мне делать». — «Нравный, говорите? — восклицает одна из кумушек. — Да вот спросите-ка всех наших товарок, они вам скажут и подтвердят, что когда я вышла замуж за своего, то они остерегали меня: он, мол, такой бешеный, что убьет тебя, глазом не моргнув; так вот, слава тебе Господи, я его с тех пор таково укротила, что он скорее даст руку себе отрубить, нежели хотя бы в мыслях причинит мне зло или неудовольствие. Правду скажу: поначалу он было попробовал блажить и словами и делом, но, Господь мне свидетель, я его быстро окоротила и делом, и словами, и, когда ему разок-другой вздумалось руку на меня поднять, он горько в том раскаялся, ибо в ответ получил вдвое, и после сам даже признавался одной моей подруге, что нет ему на меня никакой управы, разве что убить меня до смерти. Слава богу, я до того дело довела, что нынче могу и говорить, и делать, что мне вздумается, — последнее-то слово все равно за мной, будь я хоть права, хоть виновата. Тут ведь зевать не приходится: либо ты его, либо он тебя, и, поверьте мне, нет такого буйного мужа, из которого жена не смогла бы сделать доброго и сговорчивого, ежели сумеет взяться за него с умом. Клянусь святой Катериной, подружка моя, не хватало еще, чтобы он сейчас явился в дом да подбил вам глаз!» — «Верно, кузина, — подхватывает другая, — вы уж затаитесь да помалкивайте, не попадайтесь ему под горячую-то руку!» Вот как расписывают подружки жене ее беднягу-мужа. Да притом хлещут его вино, точно в бездонную бочку льют, а после прощаются с хозяйкою до завтрашнего дня, обещая с утра опять заявиться в дом и проверить, как супруг обошелся с нею, и, ежели что не так, поговорить с ним напрямик, без обиняков.

И вот возвращается горемыка-муж, раздобывши всяческие припасы и лакомства, иногда и за большие деньги, на свое горе да заботу, и бывает иногда, что замешкается он до первого или второго часа ночи, ибо едет издалека, а переночевать где-либо вне дома остерегается, дабы не тратить лишнее, да и охота ему поскорее узнать, что там жена и каково ее здоровье; наконец входит он в свой дом и застает у дверей своей хозяйки всех слуг и служанок, уже ею подученных, — иначе оно и быть не может, ибо они душою и телом преданы ей; у них-то и спрашивает муж, как чувствует себя госпожа. И служанка, к ней приставленная, отвечает ему, что госпоже ее сильно неможется, что с тех пор, как он вышел из дому, она ни крошки в рот не взяла и лишь к вечеру ей немного полегчало (все это, ясное дело, враки). Простодушный же муж все принимает на веру, а ведь в пути он, бывает, и намокся под дождем, и ляжки в седле натрудил, и грязью весь заляпался, труся на плохой лошаденке по разбитым дорогам. И за весь день у него маковой росинки во рту не было, да ему и сейчас кусок в горло не лезет, пока он не узнал, как там жена, хорошо ли ей. Кормилица и прочие старые женщины, опытные и поднаторевшие в своем ремесле, встречают его надутые и смотрят сентябрем. А добряку-мужу прямо невмоготу, до того хочется повидать жену; он тихохонько скребется в дверь ее спальни и, взойдя и облокотившись на спинку кровати, спрашивает: «Как вы себя чувствуете, моя милочка?» — «Ах, друг мой, — стонет она, — совсем я расхворалась». — «Вот беда-то какая, — печалится он, — а где же у вас, душенька, болит?» — «Да вы же знаете, — отвечает она, — что мне давно неможется, и еда вся опротивела, ничего в рот не могу взять». — «А отчего же вы, душенька моя, не приказали изготовить для себя сладкой похлебки из каплуна?» — «Господи боже, да приготовили они мне эту похлебку, только так скверно, что ее и в рот не возьмешь, ведь вы один лишь и умеете ее варить». — «Ну да я вам сейчас сам изготовлю, душенька, никому другому и притронуться не дам, а уж вы из любви ко мне ее отведаете». — «Хорошо, мой друг», — говорит она. Вот принимается добряк за стряпню, — из добытчика в повара, — искусничая в изготовлении похлебки, следя во все глаза, чтобы она не выкипела да не пригорела; гоняет туда-сюда слуг, обзывая их болванами и неумехами. «Поверьте, сеньор, — говорит ему повитуха, приставленная к даме и искусная в лекарских делах, — ваша знакомая из такого-то дома нынче с утра до вечера только тем и занималась, что уговаривала жену вашу поесть, но так своего и не добилась, с тем лишь бедняжка и провела весь день, что у нее в животе с Божьей помощью растет. Прямо ума не приложу, что это с ней творится: уж за сколькими дамами я ходила, скольких повидала, а ваша куда как слаба да немощна». Тут отправляется добряк-муж к жене со своею похлебкою и так уговаривает и упрашивает ее, что она соглашается откушать немножко, — по ее словам, из любви к нему, ибо муж так искусно приготовил ей это яство, что никому другому в этом деле с ним не сравняться. Потом приказывает супруг служанкам пожарче развести