своего оранжевого!

Мы быстро вскарабкались в кузов, начальник закрылся в кабине, и «Матильда», переваливаясь, как баркас, медленно выкатилась на дорогу.

— И щуку бросили в реку, — сказал мне Левка.

— Правильно твоя губа шлепнула, — ответил я.

3

«Матильда» весело бежала по поселку. Справа и слева тянулись ряды белых домов. Хоть бы одно деревцо! Только в палисадниках буйно растут кусты, усыпанные несъедобными, но отчаянно красными ягодами. Почти в каждом дворе за калиткой стоит трехтонка, трактор или комбайн. Чайхана с крылечком на граненых столбиках. Серый, огромный, мрачноватого вида клуб. И снова целый зоопарк горбатых коричневых комбайнов.

— Побрился бы, — мрачно посоветовал я Боре. — Ты же на каннибала похож.

— Дышите носом, Алик, — ответил Боря и величественно положил вишенку в рот.

Нельзя сказать, чтобы мы были особенно счастливы, хотя изо всех сил старались это изобразить. Так, как сегодня, Старик с нами никогда не разговаривал. С самого начала экспедиции мы с Левкой были его верными телохранителями: носились на «Матильде» из совхозов в Кустанай и обратно, получали грузы и деньги, отправляли телеграммы. Левка так набил себе руку на составлении разных там накладных и актов, что Старик никому, кроме него, это дело не поручал.

Да, веселое было времечко…

— Брат твой тоже рыжий? — спросил однажды Левку Старик.

— Нет, а что? — Левка сразу понял, в чем дело, и съежился.

— Да так, ничего, — равнодушно ответил Старик. — Малый напористый. Уж не знаю, как он догадался, что вы на целину подались… явился в нашу московскую контору и давай шуметь: «Кто дал право принимать на работу десятиклассников?» У них, мол, впереди ответственный год, им в Сочи отдыхать надо, а не под Кустанаем надрываться… Ну, Москва мне телефоном, конечно: «Это у тебя там беглецы работают?» А я и знать ничего не знаю…

Старик умолк. Мы затаили дыхание.

— А дальше? — спросил наконец я.

— Что — дальше? — Старик усмехнулся. — Будете дурака валять — вышлю обоих заказной бандеролью.

— Но ведь мы не валяем дурака? — умоляюще сказал Левка.

— Пока нет, — коротко ответил Старик.

…Горбоносая «Матильда» мчит нас по широким улицам незнакомой центральной усадьбы. А мы с Левкой, обнявшись, как братья, стоим в кузове и во все горло поем пиратскую песню:

Придерживая шляпу, Старик высовывается из окна кабины, смеется, морща лицо и показывая желтые крепкие зубы.

— Не вылетите, эй, молодцы! — кричит он нам. — А то мне с вашими родителями вовек не рассчитаться!

Присев на передние колеса, «Матильда» останавливается на площади у молоденького парка. Жидкие, болезненные деревья, вид у них такой, словно их посадили вчера. Мы перескакиваем через борт и из желто-зеленого ветра странствий попадаем прямо в черный от солнца день. Суровые, замкнутые, как послы иностранных держав, идем мы сквозь толпы любопытных людей.

«Кто такие?»

«Геодезисты!»

«Ну?» — с недоверием и однако же многозначительно, как умеют говорить это «ну» только здесь.

Этим людям не внове слово «геодезисты», здесь геологами нас не зовут. Им известно: геодезисты — это перемены, это стройка завтра, на худой конец — послезавтра. Мы — предвестники реконструкций, мы — полпреды перемен.

Старик шагает впереди, лихо сбив на затылок шляпу. Это у него мы научились идти навстречу толпам, вскинув голову и глядя им прямо в глаза. В этом было что-то флибустьерское, так нам казалось по крайней мере. И директора совхозов с уважением встречали нас на крыльце своих контор.

«Это ваши люди?» — спрашивали у Старика.

Тот кивал головой, и мы с безучастным видом проходили мимо. Короткая ночевка на полу чужой квартиры — и снова сумасшедший полет по дорогам целины. Ох уж эти целинные дороги! Горбатые, ухабистые, в жаркие дни они гудели под колесами, как бетон. Но когда начинало дождить, они превращались в реки жидкой грязи.

В экспедиции мы были на положении любимчиков. Техники один за другим оседали в совхозах, ходили с рейками, что-то высчитывали, что-то чертили. Одни мы метеором носились по области, наводя порядок в огромном хозяйстве отряда.

И вдруг все переменилось. Нас высадили в Каменке, перекинули через борт наши спальные мешки — и прощай «Матильда»… А ведь это именно мы назвали ее так. Без нас это была просто хмурая, запыленная трехтонка с расшатанным кузовом.

Старик примерился, всадил в землю вешку и сказал:

— Копать здесь.

Это было хуже всякой ссылки…

— Эй, хлопчики! — сказал кто-то снизу.

И тут только мы заметили, что на дне кузова на полуразвернутом спальном мешке сидит еще один человек. В черном тренировочном костюме, изрядно посеревшем от солнца. Голова наголо острижена. Крутая шея, твердый подбородок, внимательные серые глаза. Незнакомец сидел, обхватив руками колени, и смотрел на нас снизу вверх с веселым любопытством. Копия — Кристофер из «Великолепной семерки». Не хватало только черной шляпы и кольта на бедре.

— Крис, — назвался он и протянул, не вставая, мне и Левке руку. Видно было, что ему уже все уши прожужжали этим необыкновенным сходством.

— Ну что, парубки, зажурылись? — спросил незнакомец, когда мы присели с ним рядом.

— Да ну его! — махнул рукой Левка. — На нашего Старика не угодишь. То были всем хороши, а теперь — пожалуйста… Кто виноват, что ему сегодня плохой сон приснился?

— Эх, детвора… — Крис обнял нас обоих за плечи и притянул к себе. — Начальник должен показать, что он начальник, и лучше ему в этом не мешать. А вы на дыбы. Разве так надо? Вы думаете, это он вас ругал? Он Борю и меня наставлял на путь истинный. Кому-то из нас двоих придется вами заняться. А между прочим, кое в чем Старик действительно прав: дарить тридцать метров королю Фердинанду — глупо. Тридцать метров дистанции — это не шнурок от ботинка. Будешь план чертить — и вся площадка завяжется морским узлом.

У Криса был прохладный баритон, держался Крис весело и непринужденно. А главное, он свободно говорил на нашем языке. Да, у нас был свой, особый язык, по нему люди Флинта узнавали друг друга с первого слова. Это был язык насмешливый и неправильный, абсолютно лишенный высоких слов и прописных конструкций, — язык, приводящий в ужас родителей и в негодование учителей. «Боже, на каком жаргоне вы объясняетесь!» Но это был не жаргон, не дешевая подделка