Александра Арсеньева Записки фронтовой медсестры

Вступительное слово

Эта книга – о героизме, о предательстве, о мужестве и подлости. Эта книга – о жизни и смерти. Автор изложила свои воспоминания настолько честно, насколько это вообще возможно – здесь вы найдете подлинные истории о настоящем героизме, и здесь же прочтете о том, как предательство и трусость решали судьбы тысяч солдат.

Воспоминания Александры Арсеньевой вряд ли можно было бы издать в первые послевоенные годы – история жизни рядовой медсестры слишком правдива для того времени. Но в наши дни ее воспоминания – урок всем нынешним и будущим поколениям!

Виталий Саутёнков, одесский меценат

Глава 1. Одесса

2 мая 1941 года мне исполнилось 17 лет, а в июне началась Великая Отечественная война. Она застала меня в Одессе. Я проучилась в медицинской школе медсестер уже 2 года. Помню, мы сдавали экзамены по истории КПСС, как Одессу начали бомбить. Потянули мы билеты, чтобы отвечать и с этими билетами побежали в подвал. После бомбежки нам всем поставили «зачет» без ответов. Присвоили нам звание «медсестер», выдали свидетельства об окончании школы, направили в военкомат, взяли на воинский учет и меня тут же направили работать в Третью Еврейскую больницу.

Одессу начали бомбить на второй день войны. Когда я пришла в больницу, там уже лежало много раненых бойцов и офицеров. Нам сказали, что мы на казарменном положении и не можем отлучиться из больницы без разрешения, если даже не дежурим. В больнице мы питались и спали. Я часто отпрашивалась в город, так как там жила моя родная тетя. Мужа ее в первый же день войны забрали на фронт, и она осталась одна с двухлетним ребенком на руках и на последних месяцах беременности. Я за нее волновалась и часто бегала к ней.

Когда я училась, жила у тети по улице Островидова, 67. В этом дворе жила студентка мединститута Люся, фамилию забыла. В первые дни войны жители Одессы несли раненым передачи, целыми днями стояли длинные очереди у проходной больницы, чтобы раненым передать передачу. У раненых бойцов и офицеров тумбочки были забиты продуктами, фруктами, папиросами и прочим. Мы с Люсей тоже решили собрать раненым передачу и пошли к жителям нашего двора. Люди давали деньги, теплые носки, перчатки, которые женщины сами вязали. На собранные деньги мы купили большую корзину разных фруктов, расчески, зубные пасты, зубные щетки, туалетное мыло, папиросы, спички, много флаконов одеколона. Собрали такую сумку, что вдвоем с трудом несли. Приехали в больницу к раненым. Когда мы подошли к больнице, там уже стояла длинная очередь женщин с передачами и все хотели сами войти в палаты и вручить раненым свои передачи. С проходной нам навстречу вышел военный врач и сказал: «Девочки, у нас уже забиты продуктами не только тумбочки, но и склад. Вы лучше подъедьте на вокзал, там сегодня бойцы и офицеры отправляются на передовую. Вот их-то Вы и угостите всем тем, что у Вас есть» И мы поехали на вокзал. Подошли к офицерам и сказали им, что хотим угостить солдат и офицеров, которые отправляются на передовую. Нас завели в зал, там демонстрировался фильм для бойцов. Мы посмотрели фильм. К нам подошел молоденький лейтенант Николай Рижко и разрешил нам все раздать солдатам. Солдаты и офицеры пели нам песни, и мы с ними пели. Николай Рижко спел нам песню «Есть на Волге утес». Я попросила его переписать слова этой песни, и он переписал. Листочек с текстом этой песни я долго носила в портфеле.

Подошел поезд, бойцы с нами простились, погрузились. Мы с Люсей стояли на перроне и махали руками, и все ребята с окон махали нам, пока поезд не скрылся.

Итак, меня направили на работу в госпиталь, который располагался в Третьей Еврейкой больнице. Назначили меня работать в палате пневмотораксных больных и в палате офицеров. (Пневмоторакс – это ранение легких, ранена плевра, которая поджимает легкое, под кожу насасывется воздух, и человек надувается воздухом, как колесо, не видно ни носа, ни глаз, ни ушей – сплошной пузырь, если не ушить плевру).

Это были первые шаги моей работы. Пневмотораксным больным тяжело дышать. Окна в палате были открыты день и ночь. Очень трудно было работать ночью. Палата была большая, раненых в ней лежало 18 человек. Окна закрывать нельзя – раненые задыхаются, и свет включать нельзя, так как окна открыты. Включишь свет – в тебя полетят бомбы! Фашистские самолеты днем и ночью летали над городом.

Раненые тяжелые, всю ночь то к одной, то к другой койке. Тому помоги перевернуться, у другого повязка сильно промокла кровью, у третьего сильные боли, четвертый задыхается. К раненым мы шли на голос, на ощупь. Инъекции тоже делали на ощупь, и перебинтовывали в темноте. Кому уже совсем плохо, того с врачом переносили в перевязочную, там окно было закрыто черной бумагой. В перевязочной делали все манипуляции – там уже горел свет.

На всю жизнь запомнился мне в этой палате один раненый солдат – Федя Гайвас. Насколько мне помнится, он из Раздельнянского района или из самой Раздельной, Одесской области. Стол дежурной медсестры стоял в коридоре около окна – я сидела возле него в темноте. В палаты двери открытые. Слышу, кричит раненый на украинском языке: «Накидайте сіна волам в ясла». Кричит на всю палату, несколько раз повторяя одно и то же. Поняла – бредит. Захожу в палату, по звуку подхожу к койке. На этой койке лежал Федя Гайвас. На ощупь ищу на койке, его нет, а под ногами у меня что-то хлюпает. Думала, Федя воду разлил. Слышу, он под койкой стонет. Я нагнулась, чтобы вытащить его из-под койки, и в темноте я своей рукой наткнулась на обнаженное сердце, и сердце сокращается в моей руке. Я испугалась, побежала за дежурным врачом. Мы с врачом забрали его в перевязочную. Оказывается, у него не было ребер, и сердце было обнаженное. Так как он в бреду сорвал повязку, крупные сосуды кровоточили, и у меня под ногами около кровати хлюпала его кровь, и я вся была в крови. Температура 40, перелили кровь, напоили жаропонижающими таблетками. Тогда у нас не было антибиотиков, и вообще не было того, что есть сейчас. Положили Гайваса на койку, а утром пришла другая смена медсестер. На следующее дежурство Федю я уже не застала, он умер.

В комсоставской палате мне запомнился на всю жизнь майор Тимошенко. У него было тяжелое ранение, и он не мог самостоятельно мочиться. Необходимо было выпускать ему мочу. Я долго мучилась, стеснялась, не могла решиться на эту процедуру. Ведь мне тогда было всего 17 лет. Умоляла старшую медсестру Иру Борисовну сделать за меня эту процедуру, но мои мольбы были напрасны. Ира Борисовна мне сказала, чтобы я немедленно шла и