сходство тает. Колонисты постепенно превращаются в подобие леших из земных сказок. Попытки отодрать мох, попавший на кожу, неизменно заканчивается сильным кровотечением и жуткими, глубокими шрамами. Так что, боюсь, Прометей весьма разочаруется, когда увидит, во что превратилась за время разлуки его возлюбленная. Впрочем, предупреждать я его не стану, тем более, что это уже ни на что не повлияет. Ставки сделаны и герой несется к планете, выжимая из антигравов шаттла, угнанного с «Олимпа», максимум.
Прометей умыкнул последний действующий челнок, которым располагал корабль, и теперь безрассудно тратит скудные запасы энергии на то, чтобы крыть меня последними словами. Что ж, если ему станет легче… В конце концов, Прометею предстоит лететь к Надежде еще несколько недель, и, возможно, он вспомнит о манерах.
Украдкой усилив мощность канала связи, я взламываю систему управления челнока и подключаюсь к внутренним камерам. Прометей, как ни удивительно, отчасти действительно напоминает героев древних человеческих мифов – как их изображали поздние художники. Этот человек зарос густой бородой и украшен длинной пепельной шевелюрой. В глазах горит огонь фанатичной ненависти, которую беглец с «Олимпа» сейчас выплескивает в эфир. Однако он не был безумцем и основательно подготовился к высадке. Шаттл забит инструментами и полезным оборудованием, заимствованными из запасов «Олимпа». Как ему удалось провернуть все это под носом старшего офицера и подручного из бодрствующей смены, остается догадываться.
В глубине трюма замечаю кое-что любопытное. Это резервный контейнер с универсальным топливом! Где он его нашел?! В доступных мне грузовых списках «Олимпа» ничего подобного не упоминалось. Пока Прометей продолжает плеваться огнем, я знакомлюсь с проведенными им расчетами курса. Хитрец, похоже, пытается спровоцировать меня на сближение. Неужели перед покорением Надежды он собрался взять паромщика на абордаж? Смельчак! Мысленно улыбаясь, я вношу несколько корректив: меняю курс, траекторию и угол входа шаттла в атмосферу. Последним штрихом блокирую ручное управление и, чтобы Прометей не догадался о произошедшем раньше времени, вписываю в систему управления челнока правдоподобную программу симуляции полета. В свое время, конечно, это окажется для пилота неприятным сюрпризом, но сохранит ему жизнь, а челноку – относительную целостность. Мы разминемся на безопасном расстоянии, а взлететь с Надежды шаттл уже не сможет. Прометей сделал свой выбор – не мальчика, но мужа.
День И
– Харон – растяпа!
Главный «олимпиец» мечет молнии, уподобившись Зевсу. Его ярость пробудила меня, едва я заснул, устав выслушивать обвинения Прометея. Старший офицер визуально сильно постарел, но одновременно обрел в изрезанном морщинами лице печать властности. Удивительно, поскольку в подчинении у него теперь числился всего один бодрствующий человек, тогда как остальные по-прежнему заточены в криогенные капсулы.
– Как ты мог пропустить предателя к Надежде? – грохочет «Зевс». – Он обрек нас на заточение! Ни один из нас отныне не сможет покинуть «Олимп»!
«А как вообще допустили его побег?», – думается мне, но в ответ дипломатично замечаю иное: – Что я мог сделать, капитан?
– Сбить предателя, – рявкает он, будто это помогло бы вернуть шаттл на «Олимп». Похоже, старший офицер просто ищет оправдание собственной близорукости.
– У меня нет оружия, – заверяю я.
– Мог состыковаться, чтоб тебя! Он же шел на сближение!
Последнее замечание «Зевса» зароняет во мне сомнения в его искренности. Выходит, либо с «Олимпа» внимательно следили за беглецом, но по неизвестной причине сохраняли радиомолчание, либо старший офицер был заранее знаком с расчетами Прометея. Не был ли план абордажа их общим детищем? Но почему? Разве я не хранил лояльность «Олимпу»? Разве не доказал преданность экипажу и пассажирам? Разве не я блокировал распространение патогена? Или с их точки зрения, мои поступки можно трактовать иначе?
– У меня нет склонности к суициду, – устало сообщаю я, отгоняя параноидальные мысли.
– Вот как, – усмехается «Зевс». – Знай же, Харон, это твое проклятье! Ты обречен вечно болтаться между Надеждой и «Олимпом», без права пристать где-то надолго.
– Я с гордостью несу эту тяжкую ношу, – смиренно соглашаюсь я.
Он завершает сеанс, бормоча под нос обидные упреки.
День П
– Харон – цербер!
– Харон – предатель!
Похоже, будить оскорблениями становится нормой. Быть может, не откликаться или вовсе блокировать входящие сигналы? Ругательства сыплются на мою голову теперь с двух сторон – с Надежды и с «Олимпа». Я чувствую себя свидетелем семейного раздрая, имевшим глупость влезть в конфликт с советом или миротворчеством. Надежда требует переселенцев, технической и экспертной поддержки, «Олимп» – действующей вакцины и беспрекословного подчинения. И та, и другая сторона по умолчанию считают, что секрет разрешения всех проблем скрыт в третьей вершине треугольника. Ни одна из них не рассматривает старого Харона в виде арбитра, но видела в дрейфующем артефакте славных времен волшебный ларец, набитый ценной информацией и едва ли не божественными возможностями. К репликам о том, что шаттлов больше нет, да и связывать между собой популяции крайне опасно, обе стороны остаются стабильно глухи.
Голос Надежды заметно окреп, и не без помощи Прометея. Посланник небес вернул людям огонь или, точнее, утерянную было цивилизацию. В сеть поступила энергия, между планетой и «Олимпом» возобновилась устойчивая радиосвязь, ожили роботы. Но, самое главное, к обитателям поселка присоединились еще несколько выживших из других разведывательных партий. На улице появились малыши. К ним, как ни удивительно, мох не липнет, видимо принимая за что-то родственное. Быть может, детишки уже и не человеческие. В конце концов, откуда вообще в поселке появилось столько переживших эпидемию? Сверх моего понимания. Прометей, кстати, живет и здравствует, хотя статистика практически не давала ему ни шанса.
На «Олимпе», напротив, дела все хуже. Корабль постепенно рассыпается и «Зевс», пытаясь сохранить судно в относительной сохранности, выдернул из гибернации несколько человек. По завершению ремонтных работ, некоторые отказались вернуться в криокапсулы. Люди отчаялись ждать помощь из обитаемых систем.
Старший офицер за долгие годы отвык от того, что мнения могут не совпадать, а разбуженные не согласны принимать его седины за аргумент. На корабле едва не вспыхивает бунт. Чтобы не допустить кровопролития, мне приходится прибегнуть к блефу. Я
Прометей умыкнул последний действующий челнок, которым располагал корабль, и теперь безрассудно тратит скудные запасы энергии на то, чтобы крыть меня последними словами. Что ж, если ему станет легче… В конце концов, Прометею предстоит лететь к Надежде еще несколько недель, и, возможно, он вспомнит о манерах.
Украдкой усилив мощность канала связи, я взламываю систему управления челнока и подключаюсь к внутренним камерам. Прометей, как ни удивительно, отчасти действительно напоминает героев древних человеческих мифов – как их изображали поздние художники. Этот человек зарос густой бородой и украшен длинной пепельной шевелюрой. В глазах горит огонь фанатичной ненависти, которую беглец с «Олимпа» сейчас выплескивает в эфир. Однако он не был безумцем и основательно подготовился к высадке. Шаттл забит инструментами и полезным оборудованием, заимствованными из запасов «Олимпа». Как ему удалось провернуть все это под носом старшего офицера и подручного из бодрствующей смены, остается догадываться.
В глубине трюма замечаю кое-что любопытное. Это резервный контейнер с универсальным топливом! Где он его нашел?! В доступных мне грузовых списках «Олимпа» ничего подобного не упоминалось. Пока Прометей продолжает плеваться огнем, я знакомлюсь с проведенными им расчетами курса. Хитрец, похоже, пытается спровоцировать меня на сближение. Неужели перед покорением Надежды он собрался взять паромщика на абордаж? Смельчак! Мысленно улыбаясь, я вношу несколько корректив: меняю курс, траекторию и угол входа шаттла в атмосферу. Последним штрихом блокирую ручное управление и, чтобы Прометей не догадался о произошедшем раньше времени, вписываю в систему управления челнока правдоподобную программу симуляции полета. В свое время, конечно, это окажется для пилота неприятным сюрпризом, но сохранит ему жизнь, а челноку – относительную целостность. Мы разминемся на безопасном расстоянии, а взлететь с Надежды шаттл уже не сможет. Прометей сделал свой выбор – не мальчика, но мужа.
День И
– Харон – растяпа!
Главный «олимпиец» мечет молнии, уподобившись Зевсу. Его ярость пробудила меня, едва я заснул, устав выслушивать обвинения Прометея. Старший офицер визуально сильно постарел, но одновременно обрел в изрезанном морщинами лице печать властности. Удивительно, поскольку в подчинении у него теперь числился всего один бодрствующий человек, тогда как остальные по-прежнему заточены в криогенные капсулы.
– Как ты мог пропустить предателя к Надежде? – грохочет «Зевс». – Он обрек нас на заточение! Ни один из нас отныне не сможет покинуть «Олимп»!
«А как вообще допустили его побег?», – думается мне, но в ответ дипломатично замечаю иное: – Что я мог сделать, капитан?
– Сбить предателя, – рявкает он, будто это помогло бы вернуть шаттл на «Олимп». Похоже, старший офицер просто ищет оправдание собственной близорукости.
– У меня нет оружия, – заверяю я.
– Мог состыковаться, чтоб тебя! Он же шел на сближение!
Последнее замечание «Зевса» зароняет во мне сомнения в его искренности. Выходит, либо с «Олимпа» внимательно следили за беглецом, но по неизвестной причине сохраняли радиомолчание, либо старший офицер был заранее знаком с расчетами Прометея. Не был ли план абордажа их общим детищем? Но почему? Разве я не хранил лояльность «Олимпу»? Разве не доказал преданность экипажу и пассажирам? Разве не я блокировал распространение патогена? Или с их точки зрения, мои поступки можно трактовать иначе?
– У меня нет склонности к суициду, – устало сообщаю я, отгоняя параноидальные мысли.
– Вот как, – усмехается «Зевс». – Знай же, Харон, это твое проклятье! Ты обречен вечно болтаться между Надеждой и «Олимпом», без права пристать где-то надолго.
– Я с гордостью несу эту тяжкую ношу, – смиренно соглашаюсь я.
Он завершает сеанс, бормоча под нос обидные упреки.
День П
– Харон – цербер!
– Харон – предатель!
Похоже, будить оскорблениями становится нормой. Быть может, не откликаться или вовсе блокировать входящие сигналы? Ругательства сыплются на мою голову теперь с двух сторон – с Надежды и с «Олимпа». Я чувствую себя свидетелем семейного раздрая, имевшим глупость влезть в конфликт с советом или миротворчеством. Надежда требует переселенцев, технической и экспертной поддержки, «Олимп» – действующей вакцины и беспрекословного подчинения. И та, и другая сторона по умолчанию считают, что секрет разрешения всех проблем скрыт в третьей вершине треугольника. Ни одна из них не рассматривает старого Харона в виде арбитра, но видела в дрейфующем артефакте славных времен волшебный ларец, набитый ценной информацией и едва ли не божественными возможностями. К репликам о том, что шаттлов больше нет, да и связывать между собой популяции крайне опасно, обе стороны остаются стабильно глухи.
Голос Надежды заметно окреп, и не без помощи Прометея. Посланник небес вернул людям огонь или, точнее, утерянную было цивилизацию. В сеть поступила энергия, между планетой и «Олимпом» возобновилась устойчивая радиосвязь, ожили роботы. Но, самое главное, к обитателям поселка присоединились еще несколько выживших из других разведывательных партий. На улице появились малыши. К ним, как ни удивительно, мох не липнет, видимо принимая за что-то родственное. Быть может, детишки уже и не человеческие. В конце концов, откуда вообще в поселке появилось столько переживших эпидемию? Сверх моего понимания. Прометей, кстати, живет и здравствует, хотя статистика практически не давала ему ни шанса.
На «Олимпе», напротив, дела все хуже. Корабль постепенно рассыпается и «Зевс», пытаясь сохранить судно в относительной сохранности, выдернул из гибернации несколько человек. По завершению ремонтных работ, некоторые отказались вернуться в криокапсулы. Люди отчаялись ждать помощь из обитаемых систем.
Старший офицер за долгие годы отвык от того, что мнения могут не совпадать, а разбуженные не согласны принимать его седины за аргумент. На корабле едва не вспыхивает бунт. Чтобы не допустить кровопролития, мне приходится прибегнуть к блефу. Я
