больницу везут, а там уже из добровольцев очередь. И это в третьем часу ночи! Грабить его пришли, похоже, чужаки, то есть приехали. Ищите машину, они ее где-нибудь оставят, поостерегутся проверки у поста. Ищите их в стогах сена, в своих огородах. Степь большая, а чужаку спрятаться негде.

К полудню Трубников выехал в Ростов. Гололеда не было. Яркое солнце. Только ветер мешал, портил красоту волчьим завываньем. Он отъехал уже километров двести, когда перед ним неожиданно словно из-под земли выросли три человека. Они голосовали, просили подвези.

– Да никак та самая троица от Башмакова, несолоно хлебавши, возвращается, – подумал Трубников. – А Галина говорила, что их четверо было.

Остановился, не доезжая до них, дал задний ход. Он пятился, а они бежали следом. Бросил взгляд в зеркало, увидел четвертого, похоже, у него в руках оружие:

– Вот и до стрельбы докатились, – подумал Трубников, медленно сползая вниз.

Действительно раздался выстрел.

– Мимо, – отметил Трубников. – Сколько же у тебя патронов? Один в Башмакове, второй в моей машине. Пожалуй, пора остановиться.

Он в один момент остановил машину и сразу прыгнул в редкий бурьян возле дороги. Теперь он хорошо видел четвертого. Это был молодой мужчина…

– Миша! – прошептал Трубников.

В следующий момент он забыл об осторожности, встал во весь рост и закричал:

– Миша! Миша Мигунов!

Четвертый вздрогнул и пристально всмотрелся в лицо Трубникова:

– Дядя Коля, – сказал он.

В это время Трубников видел перед собой только его – Мишу, сына своего старого давно погибшего друга, тоже милиционера, больше он не видел и не слышал ничего, настолько неожиданной была эта встреча, хотя неожиданной – это не то слово – шокирующей. Кого угодно видеть в роли преступника, но только не Мишу, которому он столько помогал, к которому приходил на каждый день рожденья с трех лет, которому помог с поступлением в юридический институт, а потом и с работой. Он шел к нему, словно все еще не верил, что это он, словно хотел потрогать его, чтобы удостовериться. А в это время в сотый раз трезвонил его мобильник в машине, трое уже давно стояли неподалеку с интересом наблюдая сцену встречи, не зная, что им делать, нападать или нет? Миша испытывал не меньший шок, чем Трубников. Он так и застыл с пистолетом в руке. Трубников подошел к нему, совершенно не обращая внимания на пистолет:

– Ты, это ты? И в Башмакова ты стрелял?

– Нет, – пришел в себя от шока Миша, – нет, я в лошадь стрелял, она моих ребят копытами бить стала, а он сам под пулю бросился. Сбрендил старый хрыч, заорал: «Тру-ля-ли», руки раскинул и под пулю.

– И давно ты так подрабатываешь?

– Тебя не спросил! Мне машина нужна, извини, дядя Коля, мы на твоей уедем.

– Миша! – закричал Трубников, – Ты же, сволочь, имя отца опозорил, ты же мне в сердце плюнул. Тебе деньги нужны? Тебе Галина после побоев золото отдала, ради этого… Ради этих паршивых колечек, сережек ты, ты…

– Да, я! Я это, я! Ты босяк, босяком и помрешь! А я жить хочу! Полканом был, а на пенсию прожить не можешь, охранником, да частным сыском… Уйди! Нам пора!

Он оттолкнул Трубникова, хотел идти к машине. Но Трубников наотмашь ударил его по лицу. Миша инстинктивно сжал кулаки, раздался выстрел. На какое-то мгновенье Миша застыл над упавшим Трубниковым, потом нервно передернул плечами, махнул рукой троим, ожидавшим в отдалении. Они торопливо перенесли тело с дороги в сухой бурьян.

– Снегом засыпьте, дурни, чтоб не видно было!

Сам пошел к машине. Трое поспешно скребли редкий снег, наверное, они боялись, что он уедет без них. Не сговариваясь, бросились к машине, сели. Машина рванула вперед. По-прежнему трезвонил мобильник Трубникова. Миша передал его им:

– Выньте аккумулятор.

Стало тихо. Только слышно было, как воет за окном ветер. Дорога и степь со всех сторон. Дорога без машин, без людей, огромная степь…