откликалась на предложения оформить на него доверенность и упорно продолжала каждый месяц сама ходить за пенсией в банк. Хотя последние два года ей это было совсем тяжело – еле возвращалась. Он списывал это на ее упрямство и нежелание быть в тягость, сердился, настаивал, и только теперь понял – не хотела, чтобы увидел сберкнижку и узнал. Хотела сделать подарок – самый последний. Хотя подарок сейчас так жег руку, что он положил книжку обратно. А вот небольшие наличные из другого конверта забрал – завтра могли понадобиться. Правда, чувствовал себя при этом почти мародером. Или не почти?..

На этой же полке, завернутый в белую бумагу, лежал ее фотопортрет на керамике – и его припасла. Судя по всему, еще тогда, почти тридцать лет назад, когда похоронили отца – такой же керамический овал находился на его памятнике. Да и сам памятник – прямоугольная цементная плита с вмурованной в нее мраморной доской – был сразу сделан на двоих: надпись об отце шла по доске справа, а слева оставалось место для еще одной надписи, над ним – пустое углубление для портрета.

Предусмотрела все и все, что могла, подготовила. Пыталась подготовить и его – не один раз об этом как бы к слову заговаривала, а когда он сердито обрывал: «Перестань!» – с легкой улыбкой произносила: «Да куда же я денусь?..»

По комнате двигались осторожно, словно боялись кого-то побеспокоить. И говорили негромко, почти шепотом. Все собрав, быстро переместились к себе – там и складывали. Жена еще раз прошлась по списку – ничего не забыли? Вроде нет…

Тут-то он и вспомнил про фотографию. Завтра она никак не могла понадобиться, лишь послезавтра, на поминках, но сидеть просто так было невыносимо – принялись искать. Сначала у себя в комнате, потом, проверив все возможные места, да и невозможные тоже – разве что книги не перетряхивали, на это бы точно ночь ушла, – перешли в коридор. Он осторожно, чтобы не шуметь, полез на антресоль – жена встала рядом и принимала. Чемодан, сумки, коробки, еще чемодан – чего там только не было… Не было как раз фотографии…

Оставалась ее комната. Хотя с чего бы фото могло там очутиться, если перекладывал его он? Это жена спросила. С большим сомнением. Имея в виду еще и другое: стоит ли ему опять туда заходить, может, на сегодня достаточно?

Он ее понял, однако остановиться не мог. Почему-то казалось очень важным найти именно сейчас, сегодня.

Пока жена стелила, доделывала что-то на кухне, умывалась – отыскал мамин альбом, стал листать, застревая то на одной фотографии, то на другой… Серьезная, улыбающаяся, позирующая, застигнутая врасплох… Молодая, не очень, пожилая, пожилая… С отцом, с ним, с подругами, на работе… Жизнь текла, становилась цветной… Опять с ним, с внуком, внучкой… Самые свежие в пакетах – альбом закончился, некуда было вставлять… Не думал, что будет так тяжело, и все же искал…

Не нашел.

Когда жена легла – полез в шкаф. Выгреб с одной полки конверты, бумаги, сложил на столе. Начал перебирать, аккуратно, в том же порядке, перекладывая. Закончив, вернул обратно, запустил руку на следующую. Вытащил папку – хорошо знакомую. Чего там – помнил наизусть: медицинская карта из поликлиники, кардиограммы, выписка из первой больницы, из второй… Вздрогнул, быстро засунул ее назад, но было поздно – перед глазами поплыл, разворачиваясь, вчерашний вечер…

Как ехал туда – успокоенный позавчерашней встречей и обрадованный. И дорога, да и место само, уже не казались такими уж мрачными. Как предупредил старшего, чтобы следил за мобильным – снова от нее позвонит. А в следующий раз, глядишь, и вдвоем можно будет навестить.

Как разделся и не сразу поднялся – потолкался у ларьков в вестибюле, выбирая, чего бы еще ей вкусного купить. А когда поднялся и зашел – увидел, что вновь стало хуже. Значительно хуже – так еще не было. Хотя вчера все выглядело почти хорошо: впервые за несколько последних дней она сама села, охотно, с аппетитом поела, живо отвечала, вообще говорила хорошо, незаторможенно, с детской непосредственностью похвасталась, что наконец-то был стул, немного побеседовала по телефону с внуками – он поочередно соединил, попросила привезти соку. Только название никак вспомнить не могла, говорила досадливо: «Ну такой вот, ну, листики, с листиками…» Он не понимал. Перечислил все, какие помнил – мотала головой, повторяла про листики. Лишь когда начал поить яблочным – узнала: «Этот!» И еще спросила: «Когда ты меня заберешь?» Он пообещал, что скоро, и на этот раз не соврал – уходил с уверенностью, что так оно и будет. С этой уверенностью и вошел.

Она лежала, отвернувшись к стене. Подумал: дремлет, коснулся плеча – горячая. Начал звать, тормошить – что-то вяло промычала в ответ. Похоже – не узнавала. Попробовал усадить – безвольно клонилась обратно. Наконец, удалось, подперев собой и одеялом с подушкой. Сидела, привалившись к нему, обмякшая, не открывая глаз. Попытался кормить – рот открывала, но не жевала. И не глотала. Он просил: «Ну поешь, пожалуйста» – в ответ чуть шевелила губами, и все. Не стала даже пить. Видно было, что всякое движение ей дается с огромным трудом. И хочется одного – чтобы оставили в покое. Когда уложил – вновь отвернулась к стене, скрючилась и затихла… Словно очень, очень устала… Смертельно устала – подумалось только сейчас. А тогда не подумалось ничего – был растерян, не мог ничего понять, побежал за дежурным врачом.

Тот ее осмотрел, сказал: «Да, жар, воспаление легких», велел медсестре поставить еще капельницы, а уходя, бросил ему со значением: «Надо готовиться».

Он услышал – и не услышал. Как отмел – нет, это про что-то другое!..

Долго сидел рядом, гладил истыканную неподвижную руку, куда медленно втекало что-то прозрачное из висящего на штативе пузырька, говорил, говорил, упрашивал… а потом… когда сестра пришла сменить капельницу, поднялся, беспомощно постоял… повернулся и ушел!

Почему он ушел, почему не остался?! Почему хотя бы не проводил? Каково ей было одной, там, в казенном месте, уходить?.. А может, и удержал бы, может, остановил?!.

Что – ничего не понял? Или не захотел понимать? Оставил в покое? Кого – ее или себя? Что это было – затмение или трусость?..

Или наивная вера, что все опять обойдется? Как обошлось два года назад…

Тогда она попала в больницу по «скорой».

Уже несколько лет они завели правило ежедневно созваниваться утром и вечером – проверять, все ли друг у друга в порядке. На самом деле – в порядке ли у нее. Вечером, перед тем как улечься, звонила всегда она, утром,